Гришка Мищенко и в родном юрте считался голутвенным. Что имел, все спустил, кроме латанных портов, нательной иконы, да дедовой трубки. Как нечего стало тратить, так и пошел счастья искать. Почти до самого Азова добрался да тут и остановился. На нижнем Дону народ жил крепкий, от века не бедствовал, хоть и не сеял, да не пахал. Казаки много добра имели от рыбного промысла. Круглый год батракам рады. Вот и ходил Григорий от одного база к другому. То сети чинить, то улов солить, то саман мешать, то подводы разгружать. Кормили справно, не забижали, на мороз не гнали, что еще работному надо? Однако, пришлого, все ж, не привечали, не допускали в свой круг. Для Гришки то не было большой заботой. Он как зеницу ока сохранял заветную мечту, не выпавшую из дыры в прохудившемся кармане, — забогатеть в один день. Поденщиной дюже много не скопишь, потому и лазал он темными ночами, ежели с ног не валило, по заброшенным хатам да погостам, за кладами охотился. Так и мыкался без удачи. Обзавелся, разве что обидным прозвищем «Чига голопузая»
На сей раз, подрядился он к старому Макару Несветай, что на Курганах жил, за скотиной смотреть. Тот бобылем вековал, без детей и внуков, но хозяйство держал большое. Как только в одиночку со всем управлялся? Да и когда? На дворе почтенный, вислоусый казачина появлялся редко. По утру, едва засереет, выходил чай пить, Гришку к столу звал. После запирался в своем высоком кирпичном курене и до позднего вечера носа из него не казал, разве что по нужде выскакивал. Гостей принимал, едва дверь приоткрыв. А люди к нему часто хаживали, все больше зажиточные, да городские и каждый с собой нес, кто узелок, кто мешок, кто корзину со снедью. Гришка, хоть великого ума не нажил, но както сразу сообразил, что к непростому человеку в услужение его нелегкая занесла. Начал он тайком присматриваться к хозяину, нет ли каких уродств на нем. И, однажды, за разговором приметил, что в зеленоватых глазах деда отражения нет. Пусто, как зимой в полынье.
— А не колдун ли ты, случаем, батя? – спросил Григорий, прихлебнув из блюдца горячий отвар. Сделав при этом вид, будто совсем не испугался грозно нахмуренных седых бровей.
Макар поставил полупрозрачную фарфоровую чашечку на скатерть, словно точку под смертным приговором. По белоснежной ткани расплылось пятно.
— Колдун, — ответил он спокойно, — И что тебе с того?
— Ну, — замялся казак, — О том ведь, уговору не было, когда к тебе на службу шел. Надо бы денег добавить…
Станичник глухо рассмеялся:
— Да ты жаден, братец! Это мне по нраву! И не робкого десятка. Ведь за такие речи я и убить могу.
— Только ты не пугайся! – продолжил он, увидев, как батрак спал с лица, — Не трону. И, пожалуй, озолочу, если одну просьбицу мою исполнишь. Так… пустячок… безделица… Всего лишь сходить на Злой курган, да в приметном месте дуван отрыть. За это дам я тебе триста золотых, коня и отпущу на все четыре стороны. Заживешь нужды не зная…
Григорий про страх да еду и думать позабыл. Шутка ли! О таком барыше он даже не грезил. «И делов то! В земле покопаться… Зато потом всю жизнь гулять можно!»
— Добре! – выдохнул он, — Сказывай, что и как надо сделать…
— Вот и ладно… — колдун бросил на стол пузатый, кожаный кошель, — Задаток возьми, да слушай внимательно. Пойдешь сегодня в полночь за Цыганский ерик, там, от церквы невдалеке могильник старый. На нем камень белый. Тот валун сдвинь и хватай что под ним увидишь. Только не медли! Беги оттуда быстро и назад не смей оглядываться, не то сгинешь! На обратном пути протоку не обходи кругом, а переплыви, так вернее следы заметешь и никакое зло за тобой не увяжется. То, что отыщешь, мне отдашь. И еще! Как бы тебя нечисть не прельщала, чтобы не сулила, не моги поддаваться! Ежели сделку нашу нарушишь, то не быть тебе живу! …Ну! Не передумал?
Не отрываясь глядел Гришка на золотые новехонькие кругляши, выскочившие из мешочка, и думы его были не о том, что голова на кону, а о том, как он остаток получит и что с ним сделает.
— Нет, дед… Казак не рак, задом не пятится… Деньги прибери до поры...Слово дадено, а долг платежом красен. Жди завтра на заре, или твоя надо мной воля.
Несмотря на темноту, отыскать дорогу к кургану было не сложно. Верховец решил двинуться напрямую, не петляя по проторенному пути. Ерик летом кура вброд перейти могла, едва крылья замочив. Однако, в неверном лунном свете он казался бесконечно глубоким и опасным. Спустившись с яра, казак по колено погрузился в черное зеркало, почувствовав, как мягкий ил холодит голени. За линией плавней вода дошла ему до пояса. Досадливо поморщившись, Григорий, подхватил кисет, благо, табак в нем не успел намокнуть. Переправился без труда, разве что перепугался поднявшейся стаи диких уток.
На той стороне камыш стоял плотной стеной. Зато цель была рядом. Проторив в сухих стеблях неширокою просеку, Григорий вышел прямо к могильнику. Не раз и не два приходилось ему бывать на таких вот холмах, но к этому приближаться не очень–то хотелось. Одно слово «Злой». В мягком, молочно—белом свете высился он, будто недреманный страж. Не угрожал, но всем видом своим показывал — «Только тронь! Не уйдешь без отдарка!» Все ж, отбросив прочь лишние мысли и перекрестившись, казак двинулся вперед. Сделал два шага, и едва ноги не сломал, ухнув в неглубокую яму, скрытую высокими травами. Падая, больно рассадил лоб о надгробную плиту.
Глаза давно привыкли к полумраку. Могилы, приютившиеся на плечах кургана, кто—то разрыл, а кресты повалил. «Ох, и занесло меня!», думал Григорий, поглядывая на зеленоватые огоньки, мерцающие в колючих зарослях шиповника, «Тут от упырей, верно, тесно… Как бы не заели… Недаром, хитрый колдун сам не сунулся, а меня послал…»
Белый камень–известняк был заметен издалека. Большой, с оглаженными временем боками, он зарылся в мох почти у самой вершины. Спотыкаясь, Гришка, подошел к нему. Огляделся. Вздохнул полной грудью. Окрест тишина растворялась в стрекоте зеленух, и гудении гнуса. Ночь отмеряла первую треть. На недальнем хуторе светилось окно и заливисто лаяла собака, разбуженная то ли бредущим по улице сонным стадом, то ли подгулявшим забулдыгой. Тревога как–то, сама собой улеглась. Решив закурить перед недобрым делом, верховец опустился на дерн и достал носогрейку. Забил в нее дешевого самосада, чиркнул кресалом. Откинувшись назад, привалился к шершавой глыбе…
— Не с миром ты пришел… — легкий ветерок приласкал рыжие Гришкины кудри, — но я на тебя зла не держу…
Казак вскочил, едва не выронив трубку,
— Кто тут, — воскликнул он, нервно оглядываясь по сторонам, — Кто морочит меня?! Сгинь пропади!
— Я та, которую ты грабить пришел …В мою честь этот курган насыпали, а силу, стремясь уберечь от воров, погребли под этим камнем…
— Изыди, нечистый дух!!! – выкрикнул Григорий, пятясь назад. Вокруг по–прежнему никого не было, только ветер заметно усилился.
Женщина грустно рассмеялась.
— Я знаю того, кто послал тебя, дурачок! Этот давно тут рыщет, мертвых тревожит, себе подчиняет. Мнит, что так на меня узду вернее накинет. Правда, ему не так уж много осталось… Не ты, так другой ему мою душу в дар принесет… И тогда…
Налетевший шквал толкнул казака в грудь и едва не сбил с ног.
— Ступай назад! — мягкий голос зазвенел сталью, — Ступай и забудь сюда дорогу!!!
Разгулявшийся, невиданной силы низовой, воя, как сотня чертей, покатил незадачливого вора вниз по холму.
Гришка остановился не скоро. Добежав до самой окраины Обуховского, он присел отдышаться. «Что делать–то?!», думал он, обхватив мозолистыми ладонями голову, «Назад хода нет. Уморит колдун, как пить дать. Уходить отседова пора! Вот, только часок поспать… Только глаза прикрыл, как в омут провалился…
…Копал не долго. Вглубь ушел едва ли на штык лопаты. Работа шла нелегко, корни степных трав цепко держали тайну. Зашлось, заходилось сердце, когда заботливо отточенное накануне лезвие чиркнуло по металлу. Коленями в зеленый мох упал. «Кубышка!» Руки по локоть в чернозем, горстями черпать так, будто бы уже добрался до заветного клада. «Скорее! Как бы не укрылось богатство!» Пальцы скользят по шершавой поверхности… «Вот уже сейчас!»… Разочарование… «Обманулся! Да еще как…» Не горшок с червонцами отрыл, а кованый могильный крест, поваленный то ли бурей, то ли лихим человеком в прадедовские времена. «Надо бы поднять…»
Поднатужился, стронул… «Как холодно!» Оглянуться не успел, а вокруг уже глиняные стены вверх вознеслись, к небесно–синему, недосягаемому плату. «Могила! Неужто провалился?! Да как…»
«Я зачем тебя посылал, человече?», из–под ног выполз черный, в багровую шашечку, змей, «Не исполнил ты уговора! Не взыщи теперь…»
Обмер, похолодел, замер. «Экая напасть! Чур меня! Только, что у аспида этого, голос такой знакомый…»
«За то, что испугался ты, да мне не помог, быть тебе завтра под бугром, да обеими ногами в Нави!», прошипев страшные слова, змей прыгнул. Уязвил в десницу и дымом истаял.
Григорий пробудился от собственно крика. Правая рука, неловко заломленная во сне, затекла и не слушалась. На спине проступили, казалось, все до единой травинки, отметились все камешки. Тело ломило от долгого лежания на сырой земле.
Солнце уже показалось над горизонтом, кутаясь в розовый облачный пух. Прохладный ветерок прогнал остатки дурного сновидения, унес их вместе с дымкой, куда–то в приморские степи.
Покряхтывая, Гришка поднялся на ноги, приговаривая: «Куда ночь, туда и сон!». Он почти успокоился, когда почувствовал жжение на запястье. Там, как раз под ладонью, багровели два маленьких пятнышка — следы змеиных зубов.
«Догнал меня колдун!», приуныл казак, «Не уберегся. Знать, теперь помирать придется. Ну, а коли так, не одному же!». Начал Гришка размышлять, как ему обидчика с собой прихватить. Целый день впустую промаялся. Под вечер, отчаявшись, купил на распоследние гроши у хуторских хлеба, вяленый сазаний бок и четверть горилки, решив хоть погулять напоследок. Не трудно найти компанию, если сам угощаешь. Разговевшись с церковным сторожем Гаврилой и порядком захмелев, Григорий вспомнил, как обидно его обзывал голос на кургане, и как нехорошо поступила с ним незримая, но вредная баба. Раззадоренный, в пьяном угаре, верховец, оставив собутыльника мирно посапывать под плетнем, нетвердым шагом направился к древнему могильнику, желая все ж таки поглядеть, что схоронено под белым камнем. Знал, что зорьки не дождется, а значит, можно все и страха нет.
Уже стемнело, когда хмельной казак добрел до холма. Кое—как вскарабкался на него. Отыскав валун крякнул, привалился плечом.
— Думаешь шкуру свою спасти? Поздно спохватился. Таперича я сам за «царицей ветра» пришел…
У подножия кургана стоял Макар Несветай и улыбался. За ним поле тонуло в высоком тумане, скрывающем и высокий камыш и заросли диких маслин.
Гришка, заметив колдуна, сжал кулаки. Злоба подкатила к горлу:
— Да вот хрен тебе выйдет! Не возьмешь! – выкрикнул он, добавив несколько крепких слов, — Не пущу! Так твою да разэдак!
Старик рассмеялся:
— Ты кому перечить вздумал, Чига!? А ну, геть оттедова! Не то слуги мои тебя в самый Ад спустят! Тебе ведь еще цельных шесть часов жить осталось! Это ж целая вечность…
Григорий закатал рукава, лихо заломил шапку, словно готовился не к смертному бою, а к кулачной потасовке.
— Зови, песий сын! Хоть всех бесов своих зови! Не двинуся с места!
Мгла поползла, надвинулась вперед, обтекая Макара со всех сторон.
— Ты и трезвым–то, дурным был! А нынче…
Порыв невесть откуда взявшегося ветра не дал чернокнижнику договорить. Буря началась внезапно. Задуло, завыло со всех сторон. Белесую пелену изорвало в клочья, смяло, сбросило в донские волны.
«Из огня да в полымя!», подумал Гришка, холодея душой, поднимая с земли тяжелый, железно—кованый крест.
На него со всех сторон наплывала целая толпа ходячих мертвецов. Пустые глазницы, отваленные желтые челюсти, рваные грязные саваны. Ни одна травинка не шевельнулась под их ногами.
— Ну! Помогай Мать сыра земля! — крикнул верховец, взмахнув своим оружием, — Заступи непутевого!!!
Трещали кости, раскалывались черепа, катились вниз по склону. Добре бился казак. Упарился, почитай всю одежу потерял, кровью умылся, но рать зачарованную одолел. Не ждал такого колдун, запричитал, завыл что—то нелюдское, закрутился на месте.
Чуя, что близка победа, кинулся на него Григорий, да на половине пути и остановился, родной голос услыхав…
— Гриня! Помоги!
На пути у него лежал батька. Одной рукой зажимал рану у самой шеи, другой тянулся к сыну, — Помоги! Вытащь меня отседова!!! Ну же!!!
В голове казака помутилось. Он, было, хотел броситься на подмогу, да вовремя вспомнил, что старый Мищенко на войне погиб, уж годков как двадцать тому.
— Спи спокойно, — ответил он отцу, не заметив, как по небритой щеке скатилась слеза, — До побаченья! Скоро уж свидимся!
Морок сгинул без следа. На том месте, где он был, открылась глубокая яма. Сделай Григорий еще шаг, и он неминуемо упал бы туда.
— Ах ты, щучий сын! – Гришка, перескочивши препятствие, искал колдуна и не находил его. Словно тот испарился.
«Удрал таки, нерусского Бога сын!», подумал с досадой казак, и тут же натолкнулся на рукоять кинжала, встромленного в солончак.
— Врешь! Не уползешь от судьбины! – захохотал верховец и вытащил дорогой работы клинок из земляных ножен. Кто ж того не знает, что оборотень без своего ножа обратно в человека не превратиться.
На хуторе заголосил первый куриный атаман, выкликая заспавшееся солнце.
Откуда–то справа, словно в ответ, раздался истошный крик. Из–под россыпи желтых камней выползла змея. Черная, с кроваво–красными квадратами на широкой спине. Зашипев на казака, изготовилась для броска. Внезапно над ней появилась, будто соткавшись из темноты, невысокая женщина. Длинное, шерстяное одеяние скрывало ее до самых пят. Ткань, украшенная замысловатым узором, поблескивала нашитыми золотыми бляшками. Лицо скрывалось за маской удивительной работы.
Незнакомка простерла белые ладони. Гадюка забилась. Тело ее начало съеживаться и терять цвет, покуда не пропало из виду, скрывшись в разнотравье.
— Ты заслужил награду. Одной бы мне не совладать… — сказала она трезвому как стекло Григорию, — Заклятья на тебе более нет. И еще… Вот, возьми… Ныне он тебе послужит…
Под ноги казаку подкатился небольшой серебряный браслет. Змейка.
«Словно живая», подумал Гришка, надевая на руку подарок. |