При рекогносцировочных археологических обследованиях древних поселений основным материалом для суждения как о их времени, так и о социально-экономической структуре обществ являются, в большинстве случаев, только их внешние, сохранившиеся до нашего времени формы, взятые в связи с окружающей местностью, да то или другое количество отдельных предметов, найденных на поверхности или в случайных обнажениях культурного слоя.

Далеко не всегда данные осмотра поселения удается проверить разведочными раскопками или даже подчистками в тех местах, где археологические слои обнажены или могут быть обнажены. Но и в обратном случае осмысление открывшейся картины последовательных напластований возможно только при условии обнаружения характеризующих их в историко-культурном отношении находок.

Среди последних, так же как и при сборах на поверхности, важное место, особенно в количественном отношении, занимает керамика. Значение керамики как культурно-исторического документа становится реальным только тогда, когда она является показателем той или иной стадии социально-экономического развития, другими словами, когда она является частью определенного комплекса вещей, когда вскрывается ее принадлежность к определенной эпохе, изучаемой по всей совокупности имеющихся источников.

Совершенно очевидно, что рекогносцировочное обследование поселений не может доставить тот материал, который можно рассчитывать получить при методическом исследовании их путем раскопок и который разносторонне характеризует поселения. На основании разведки может быть решен лишь очень ограниченный круг научно-исследовательских задач, имеющих предварительное значение. Результаты разведки почти исчерпываются отнесением найденных предметов к той или другой «культуре», как категории археологической классификации, датировкою поселений в пределах эпохи и констатированием географического распространения данного типа. Именно эти задачи, как предварительные при изучении поселений в области нижнего Дона, были поставлены Северо-Кавказской экспедицией для рекогносцировочного обследования, произведенного в 1926—1927 гг.[1] и дополненного разведкою 1929 г. [5]
I

Область нижнего течения р. Дона, известная в археологии находкою золотого убора (Новочеркасский клад) и такими городищами, как Елизаветовское и Недвиговское с их могильниками, остается тем не менее мало изученной, особенно в отношении средневековых древностей. Отсутствие достопримечательных находок этого времени не привлекло к памятникам края внимания археологов, хотя ряд историков один за другим указывали на важное значение Приазовья и Придонского края, особенно в связи с изучением ранней поры русского государства и истории хазарского каганата, и ждали от археологов освещения важнейших исторических проблем. Однако, только в качестве исключения, можно указать на случайные раскопки в Азове, вызванные находкою надгробной плиты Джиакомо Корнаро,[2] да на неоднократные раскопки городища возле станицы Цымлянской. Последнее городище вызывало интерес ввиду предположения, что оно представляет остатки Саркела, города, по известию Константина Порфирородного, построенного византийцами по просьбе хазар.

Как ни мало соответствуют современным техническим и методологическим требованиям раскопки в районе Цымлянской станицы, они все же доставили материал, значительно пополняющий данные, полученные в результате наших рекогносцировочных обследований, и в сопоставлении с ними позволяющий расширить объем возможных суждений и выводов о средневековых поселениях на Дону.

Обследованные к настоящему времени экспедициями ГАИМК древние поселения на нижнем Дону представляют две географические группы: одна в районе дельты реки, другая в окрестностях станицы Цымлянской, находящейся не менее чем в 325 км выше устья той же реки. Промежуток между этими двумя местностями, составляющий по течению реки, примерно, 230 км, достаточно подробно не обследован: были осмотрены лишь некоторые пункты у станиц Константиновской, Золотовской, Семикорокорской и других. Тем не менее, некоторые выводы общего характера относительно заселения края в интересующую нас эпоху возможно сделать уже на основании имеющегося материала.

Наиболее значительный материал был добыт на левобережном Цымлянском городище, с которого удобнее поэтому начать изложение. Указанное городище находится возле хутора Попова, в 7 км от станицы Цымлянской и не менее чем в 4 км (по прямой линии) от современного русла Дона.[3]

Совершенно несомненно, что в прежнее время Дон протекал под самым городищем, омывая с двух сторон мыс невысокого древнего берега, на котором оно расположено. Старое русло реки до [6] сих пор еще хорошо различается по болотной растительности и ряду небольших озер со стоячей водой вдоль него.


Рис. 1. План левобережного городища в окрестностях станицы Цымлянской.

Со стороны степи городище (рис. 1) ограждено широким и глубоким рвом и могучим валом, которые, описывая слабо изогнутые параллельные дуги, обращенные к степи, концами упираются в старое русло реки. Вдоль наружной стороны рва тянется большой курганный могильник.[4]

Внутри огражденной рвом и валом площади городища у самого берега реки находится возвышенность, в плане приближающаяся [7] к трапеции, вытянутая с ЮВ на СЗ, длиною в 250 м при ширине в 120 м, довольно круто поднимающаяся над окружающей местностью, отделенная, кроме того, хорошо различимым с юго-восточной стороны небольшим рвом. Судя по осыпям и обнажениям, она состоит из строительного мусора и перегноя, насыщенного остатками жизни человека. Культурный слой, но незначительной толщины, по крайней мере в его выходах в береговых обнажениях, покрывает и остальную площадь городища, в общем хорошо одернованную. Весенними половодьями, заливающими старое русло реки, разрушается лишь юго-восточный край городища, по-видимому, в значительной части уже смытый.

Упомянутые выше раскопки производились только на возвышенной части городища, и здесь до сих пор заметны многочисленные бугры и ямы, отличающиеся характером покрывающей их растительности от нетронутых мест. Различить места научных раскопок от хищнических ям в настоящее время уже невозможно.[5]

Первые раскопки городища с научными целями были произведены в 20-х годах XIX в.[6] В 1884—1885 гг. городище копал Сизов,[7] командированный Московским Археологическим обществом. В 1887 г. по поручению Археологической комиссии производил небольшие раскопки Веселовский.[8] Кажется, небольшие раскопки были произведены местным археологом Чаусовым в 1860 г.[9]

Почти все посещавшие и оставившие описания городища[10] сообщают о разрушении его местными жителями, о том, что оно служит местом добывания строительных материалов.

Особенно серьезно пострадало городище после раскопок Сизова, когда местные власти, полагая, что исследование его закончено, не препятствовали широко развернувшимся хищническим, раскопкам, имевшим целью добывание кирпичей на продажу. Слухи о разграблении городища и об интересных: находках, сделанных при этом, послужили причиною командирования Археологической комиссией Веселовского. Насколько серьезно повреждено было [8] городище к этому времени, показывает отзыв Веселовского, признавшего его погибшим для науки.[11]

Что же для суждения о городище дают произведенные здесь раскопки?

Установленным можно считать существование кирпичной стены, окружавшей указанную выше возвышенность внутри городища. Во время раскопок Сизова она была обнаружена со всех сторон внутреннего укрепления на глубине более 2 м, причем высота сохранившихся частей ее колебалась от 0,7 до 1,5 м. Что касается толщины стены и системы кладки ее, то, несмотря на довольно значительные участки, вскрытые Сизовым, и то и другое неясно. Толщину стен, после раскопок первого года, Сизов определяет в 2 арш. 12 вершк. (1,94 м),[12] а в статье, помещенной в трудах Одесского съезда и резюмирующей наблюдения всей полевой работы, только в 22 вершка (0,95 м). Имеются разногласия и в описании кладки. В Трудах съезда Сизов описывает стену сложенной из кирпичей квадратной формы таким образом, что ряды кладки шириною в один кирпич образуют наружные края ее, середина же забучена битым кирпичом. Скреплены кирпичи крепкой известью или цементом. В докладе Московскому Археологическому обществу о забутке нет ни слова — можно понять, что стена сложена из квадратных кирпичей, причем края ее облицованы кирпичами уже не квадратными, а продолговатыми, сходными по форме с современными. В отчете о раскопках 20-х годов прошлого века[13] указывается, что наряду с квадратными кирпичами встречаются в большом числе «обыкновенные», но ничего не сообщается о соотношении тех и других кирпичей в системе кладки стен, как нет упоминаний и о буте. Таким образом, вопрос о кладке стен городища, не говоря уже об устройстве фундаментов, остается невыясненным. Не выяснено также ни местонахождение ворот во внутреннее укрепление, ни их устройство, неясно даже, имелись ли в системе укрепления башни. Таким образом, основные вопросы, касающиеся укрепления как такового, остались совершенно неосвещенными, несмотря на исключительный интерес, который оно возбуждает.

Как указывалось выше, раскопки производились только на месте внутреннего укрепления городища, заключенного когда-то в кирпичные стены. Внутри этих стен отложились в результате разрушения находившихся там построек и вообще жизни человека мощные культурные слои, которые и образуют здесь в настоящее время возвышенность. Правильными раскопками затронута лишь весьма незначительная часть этой возвышенности: узенькие траншеи Сизова не проникали далеко от краев и сосредоточены, главным образом, в юго-восточной стороне, примыкающей к реке. Веселовский копал в 7 местах и тоже небольшими траншеями и закончил свои раскопки ровно в два с половиной дня. Старые раскопки, судя [9] по отчету, также были незначительны. Естественно, что в результате всех их мы имеем очень ограниченные сведения о содержимом городища, причем эти сведения мало отвечают современным требованиям, предъявляемым к отчету о раскопках.

Для характеристики культурных слоев городища из отчетов можно извлечь очень немногое. При исследовании в 20-х годах прошлого столетия было замечено, что насыпь состоит из чернозема, красной глины, золы, углей, строительного мусора и, нередко, песку. В этих слоях встречаются в большом числе черепки, кости рыб, птиц и животных, кусочки перержавевшего железа и окислившейся меди. В юго-восточной части городища отмечены находки костей человека. Судя по отчету Веселовского, верхний слой на один аршин очень рыхлый, затем идет слой костей разных животных. В западной части, кроме того, на глубине 1 1/2 арш. виден слой угля и обгорелых бревен или балок. Далее вглубь земля тверже.

Сизов в верхних слоях городища обнаружил кладки насухо или на глине из обломанных кирпичей, представляющие стенки в виде полукруга или квадрата. Встречались кладки цилиндрической формы наподобие неглубокого колодца, имевшие, по мнению Сизова, назначение мельниц, так как внутри одной был найден жернов. Среди этих сооружений попадались кухонные отбросы в виде костей животных, большого количества рыбьей чешуи и проса. Ниже им была открыта стена какого-то здания, сложенная из квадратных кирпичей, крупнее тех, которые употреблены на кладку оборонительной городской стены. Одна сторона новооткрытой стены оказалась покрытой толстым слоем штукатурки. По-видимому, стена была возведена на материке, так как найденный Сизовым в этом же месте скелет с двумя крестами-складнями показан лежащим выше стены и только на один аршин выше грунта. По словам Веселовского, до кирпичных стен надо рыть не менее сажени. Сам он открыл внутри городища несколько построек, но не снял с них планов и не дал достаточно подробных описаний. Стены этих построек были сложены из кирпичей и с внутренней стороны оштукатурены; в одном случае штукатурка оказалась окрашенной серой краской. Полы были также кирпичные, настланные в один ряд на выровненной земле, густо усыпанной щебнем, залитым известью. В одной постройке сохранилась кладка полукругом в один кирпич — по мнению Веселовского, остаток печи. В другой постройке найден большой известковый камень около 1/2 арш. в длину и ширину и 6 вершков в толщину; по-видимому, он служил очагом, так как возле него было много золы, костей животных и рыбьей чешуи. Кроме того, Веселовским открыт на глубине 1 сажени цилиндрический колодец 5 четвертей в диаметре, глубиною в 1 аршин, «вероятно яма для нечистот».

Так как хищнические раскопки городища местным населением имели в виду добывание кирпичей, то, наткнувшись на стенку, грабители шли вдоль нее, разбирая кладку. В результате получались траншеи, расположением соответствующие стенам уничтоженных [10] построек. Пользуясь этим, Веселовский с двух из них снял планы. Одна представляет четырехугольное здание длиною в 6 саж. 2 арш. и шириною в 6 саж., являющееся частью какого-то комплекса сооружений, как показывают примыкающие к нему с востока и юга стены других построек. Внутри ее, ближе к восточной стене, показано четырехугольное основание столба; возможно, что в западной части был другой такой же столб. Вход находился с южной стороны. Веселовский не совсем ясно сообщает, что ворота в здание были оштукатурены и покрыты красною и зеленою красками. Другой план, представляющий сооружение с какими-то закругленными очертаниями, еще менее ясен. По словам Веселовского, это сооружение к моменту его приезда было перекопано и выбрано даже внутри стен. Обе постройки находились в южной окраине внутреннего укрепления.

Часовников, прибывший на городище, когда там был еще Веселовский, и производивший также какие-то раскопки, в докладе в Петербургском Археологическом институте[14] сообщает, что в северной части городища найдены остатки небольшого здания, сложенного из четырехугольных плит белого известняка, чередующихся с рядами кирпичей. Это был, замечает он, но всей вероятности христианский храм. Здесь жителями были найдены два больших обломка мраморных колонн и мраморная же капитель.

Возможно, что при раскопках в 20-х годах здесь же были найдены разной величины «белые камни глинистого свойства», на одном из которых оказался высеченным крест.

Путем сопоставления отдельных отрывочных показаний, добытых раскопками разных лиц, мы все же получаем очень неполную, очень, неточную картину значительного, хорошо обстроенного города, основным строительным материалом для которого был кирпич. Данные раскопок сообщают о характере строительства внутреннего города очень мало, но довольно, чтобы пожалеть о недостаточности и небрежности произведенных здесь исследований. Все, что мы можем извлечь пока из этих исследований о типе жилых построек города — это, что дома были кирпичные, оштукатуренные и иногда окрашенные, с кирпичными полами, с печами или очагами. Этого, конечно, недостаточно для каких бы то ни было реальных сопоставлений и выводов. По-видимому, этот тип построек характерен только для времени первоначального существования города. В верхних слоях Сизов нашел уже только грубые кладки на глине или насухо из обломков старых кирпичей. Здесь же встречены и прослойки обгорелого дерева, возможные остатки деревянных сооружений. Таким образом, можно как будто бы предполагать в жизни города две различные эпохи, причем вторая отличается признаками упадка.

Приходится также пожалеть, что не выяснен план христианского храма с характерною византийскою кладкою из рядов камня, [11] чередующихся с кирпичом. Найденные здесь мраморные колонны и капитель находятся в настоящее время в Новочеркасском музее. Одна из них представляет обломок из белого мрамора 0,8 м длиною и 0,355 м в диаметре и покрыта в части окружности полукруглыми каннелюрами (рис. 2). Такая обработка свидетельствует, что колонна предназначалась для помещения в углу, где часть ее была прикрыта стенами, и поэтому оставлена без отделки. Другой фрагмент из серого мрамора с жилками, гладкий, высотою 1,02 м. Кроме этих колонн, еще в конце XVIII в. на городище были найдены 2 фрагмента гладких колонн высотою от 2 до 4 фут. В 1801 г. английский путешественник Кларк видел их у генерала Орлова.[15] В настоящее время они находятся в Новочеркасском музее.[16] Что касается капители, найденной на городище (рис. 3), то она очень грубо высечена из белого мрамора и состоит из ионической, сохранившей волюты на лицевых сторонах квадратной капители, и лежащего на ней продолговатого импоста с сильно скошенными узкими сторонами и почти вертикальными длинными сторонами. На нижней стороне капители имеется квадратное углубление для скрепления со стволом колонны, а на одной из скошенных сторон импоста высечен рельефный крест с расширяющимися концами.




Рис. 2. Фрагменты мраморных колонн из левобережного городища.
Новочеркасский музей.

Подобные капители ионическо-византийского типа[17] широко распространены в ранневизантийскую эпоху и известны во множестве экземпляров из Херсонеса и других пунктов Черноморского [12] побережья (в частности, сходные капители найдены на Тамани).

Датируются они, в общем, временем не раньше IV в. и в провинциально-византийской архитектуре употреблялись довольно долго, хотя бы в виде использования старых, ранее заготовленных или взятых из старых построёк экземпляров. Грубость выполнения, упрощенность и непроработанность деталей цымлянской капители указывают на сравнительно очень позднее ее происхождение. Что касается креста на капители, то он точно также основанием для более точного хронологического определения ее служить не может. Подобные кресты так наз. херсонесского типа появляются довольно рано и встречаются на капителях с VI—VII вв.[18]



Рис. 3. Мраморная капитель из левобережного городища. Новочеркасский музей.

Раскопки городища в очень малой степени выяснили вопрос о занятиях его населения. О существовании земледелия свидетельствует находка жерновов и зерен проса, о скотоводстве — множество костей. Каким животным принадлежали эти кости — остается неизвестным. Только автор описания раскопок 20-х годов указывает большое число костей свиньи. Возможно, что некоторая часть костей принадлежит диким животным, добываемым охотою. Рыболовство, несомненно, занимало значительное место в занятиях жителей города: при раскопках найдены в большом количестве чешуя и кости рыб, а также несколько рыболовных крючков (рис. 4, 13). При нашем обследовании подобрано несколько грузил от сетей из кусков известняка, снабженных отверстиями. Кроме упомянутых выше предметов, при раскопках городища найдено несколько железных наконечников стрел (рис. 4, 8, 9, 17, 25) и железный топор с широким закругленным лезвием, снабженный ромбическими щитками по сторонам втулки и выступом вверх у обуха (рис. 4, 16). Такие [13] или близко сходные боевые топоры, равно как и стрелы, известны из русских курганов и городищ в значительном количестве и относятся ко времени XI—XII вв.



Рис. 4. Предметы, найденные на левобережном городище.

Несколько больше найдено предметов, относящихся к украшениям, одежде и домашнему обиходу. К сожалению, наиболее многочисленная коллекция этого рода, хранящаяся в Новочеркасском музее, не заслуживает полного доверия в силу беспорядочного [14] состояния, в котором она находится. В числе предметов этой коллекции есть вещи, явно не относящиеся к находкам из левобережного Цымлянского городища, происхождение которых все же может быть выяснено. Однако вполне возможно, что сюда же попали и такие предметы, ничего общего с городищем не имеющие, выявление которых в настоящее время, за отсутствием точных паспортов для большинства предметов коллекции, уже невозможно. Поэтому к показаниям Новочеркасской коллекции приходится относиться с крайней осторожностью, отвергая все, что не подтверждается материалами коллекций Сизова,[19] Веселовского[20] и нашими находками.

Из числа находок на городище могут быть выделены две группы предметов: одна — более ранних, часть которых сходна с найденными в могильниках салтовского типа, и другая — более поздних, аналогичных с обычным инвентарем русских курганов и городищ.

В первой группе наиболее замечателен бронзовый наконечник пояса, украшенный прорезным орнаментом из завитков (рис. 5, 1). Того же типа, но не прорезными, а плоского рельефа узорами украшены бляшки с Цымлянского городища (рис. 5, 2, 4). Совершенно аналогичны с найденными в Салтовском могильнике, в Маяцком городище, на Северном Кавказе и других районах распространения предметов так называемой Салтовской культуры, перстни со вставными камешками, имеющиеся в коллекциях Новочеркасского музея и в коллекциях Веселовского (рис. 5, 19, 20). Далее могут быть указаны серьги; бляшки, бубенчики, обломки зеркал и некоторые другие предметы, типичные для инвентаря погребений салтовского типа.

Из числа предметов, обычных для русских курганов и городищ, в коллекциях из Цымлянского левобережного городища имеются пряжки четырехугольные (рис. 5, 9),[21] пряжки с расширенным закругленным концом и прямоугольной дужкой (рис. 5, 6),[22] круглая бляшка, украшенная изгибающимися сканными жгутиками, расходящимися от центра (рис. 5, 33),[23] продолговатая бляшка с четырехугольною дужкою и с пятилопастными концами, отвечающими украшающему ее орнаменту из смыкающихся завитков (рис.5, 17).[24] Кроме того, имеется привеска в виде гусиной лапки, характерная для так называемых, финских культур (рис. 5, 25). [15]



Рис. 5. Предметы, найденные на городищах близ ст. Цымлянской. [16]

Замечателен медный светильник из коллекций Веселовского (рис.4, 5), совершенно аналогичный найденным в развалинах близ Буджнурта. Светильники этого типа известны также из Мерва и Пеида, а повторения их из глины встречаются в Туркестане и на Волге. Необходимо также упомянуть два украшенных резьбой костяных цилиндрика, один из которых, по-видимому, является ручкою ножа (рис. 4, 2, 3), большую медную ложку и железное шило (?) (рис. 4, 15), аналогичное с найденными в Майкопе. В Новочеркасском же собрании находятся две гирьки, одна в форме боченочка, украшенная по окружностям оснований кружочками, другая маленькая в виде усеченного конуса (рис. 4, 11, 12).

Во всех коллекциях, собранных на городище, имеется значительное количество разнообразных бус (рис. 7). Преобладают пастовые разных цветов и форм, украшенные линейными разводами, зигзагами и кружочками, есть хрустальные и сердоликовые. Два поливных яйца из глины (рис. 7, 54), украшенные орнаментом, близко сходным с поливными плитками, найденными в Белгородке, имеют аналогии в находках в Киеве. Каневе, Белгородке, в Черниговщине и других местах, среди которых особо надлежит отметить ст. Натухайскую.[25] Многочисленны обломки стеклянных браслетов. По сравнению с круглыми и витыми браслетами особенно много имеется пластинчатых, темно-синих или черных, украшенных цветным узором по наружной стороне (рис. 7, 1-12). Подобные браслеты были находимы в Херсонесе[26] и других пунктах средневекового Крыма, в Киеве, Белгородке, в небольшом количестве во Владимирских курганах.[27] Найдены они были также при раскопках Абоба-Плиска в Болгарии.[28]

На городище было собрано большое количество пряслец глиняных и из красного шифера (рис. 4, 19, 22, 24). Шиферные немногочисленны, имеют форму невысокого боченка с выпуклыми боками; глиняные, в виде плоских кружочков с отверстием посредине, в большинстве изготовлены из стенок красноглиняных, хорошей выделки, сосудов.



Рис. 6. Наконечник пояса. Бродовский могильник.

Часто встречаются разной величины глиняные цилиндрики с продольным отверстием (рис. 4, 20, 21). Кажется, именно такой [17]



Рис. 7. Предметы левобережного городища. [18]

цилиндрик имеет в виду Сизов, описывая пронизку, найденную им в городище при костяке человека.

При раскопках Сизовым было найдено два креста с рельефными изображениями распятий. Веселовский нашел один крестик в южной части городища на глубине 2 арш., т. е. ближе к поверхности, чем к материку. Об условиях нахождения других крестов ничего неизвестно, так как большинство их приобретено покупкою у жителей, находивших их при добывании кирпичей. Большая коллекция крестов находилась в Новочеркасском музее (рис. 8), но похищена во время гражданской войны.[29] Наибольший интерес из числа крестов этой коллекции представляет крест-складень с изображениями князей Бориса и Глеба, с хорошо читаемыми русскими надписями «Глеб» и «Борс» (рис. 8, 14а, 14б). Оба одеты в княжеские шапки с околышами, в кафтаны и плащи, застегнутые на правом плече. В левой руке у одного изображения церквей: у Глеба трехглавой, у Бориса одноглавой. Кресты с изображениями Бориса и Глеба известны в значительном количестве из Киевщины и Черниговщины; находимы они были и на севере в Костромской губ.[30]

В. И. Лесючевский, специально занимавшийся ими,[31] полагает возможным появление их не ранее 1072 г., так как только в этом году был выстроен пятиглавый храм, в котором были положены тела князей; ранее же они находились в одноглавом храме. Именно связью культа Бориса и Глеба с этими вышгородскими храмами он объясняет наличие изображений церквей в руках князей, причем трехглавый храм представляет тот новый пятиглавый, который выстроен был в 1072 г. и который при переводе в изображение не мог быть представлен иначе, как с тремя главами. Крест, найденный в Цымлянском городище, является доказательством сношений населения Дона с Киевской областью, где возник и откуда распространился культ князей вместе с изображениями.

Большинство других крестов — также энколпионы III типа по классификации Н. И. Кондакова[32] (рис. 8, 1, 3, 5, 7, 9).

Вторую группу образуют маленькие нательные крестики, различающиеся, главным образом, величиною и обработкою центральной части (рис. 8, 2, 4, 6, 11, 12). Состоят они из круглых перекладин с шариками на концах. Перекрестье имеет форму квадрата [19]



Рис. 8. Кресты, иконки и монеты Цымлянских городищ. [20]

с изображением андреевского креста внутри или ромба в круге; у одного оно обработано в виде перевязи, скрепляющей перекладины (рис. 8, 2).

Третью группу составляют каменные четырехконечные крестики. Один такой крестик находился в Новочеркасском музее (рис. 8, 15), обломок другого имеется в коллекции Сизова. Следует отметить еще упоминание Сухорукова о нахождении на городище янтарного крестика, хранившегося в его собрании.[33] Кроме крестов, в Новочеркасском музее были круглая маленькая подвеска с ушком с изображением святого (рис. 8, 17) и прямоугольная маленькая иконка с рельефным изображением святителя в рост (рис. 8, 8).

Большинству из этих крестов и иконок легко отыскать аналогии в находках в Херсонесе, Киевщине и других местах в русских курганах и кладах. Сходные изданы в большом числе Ханенко и Леопардовым. Датируются они обычно X—XII вв. Можно утверждать, что некоторые из металлических крестиков изготовлены в самом городище. Сизовым были найдены здесь формочки для литья крестиков, вырезанные в мягком меловом камне (рис. 4, 4). О местном литейном производстве свидетельствуют также каменные формочки для литья стрел в той же коллекции и две формочки из коллекции Веселовского для литья каких-то лучеобразных подвесок (рис. 4, 1). Одна из формочек близко сходна с найденной в Подболотьевском могильнике.

Остатки храма, кресты и другие находки на городище свидетельствуют о христианской религии его населения. По словам Часовникова[34] к ЮВ от места предполагаемого храма были находимы человеческие скелеты, правда, в беспорядке и разрозненные по частям, что является естественным следствием хищнических раскопок. Эти находки дают Часовникову основание предполагать здесь место христианского кладбища. Однако, это предположение сомнительно, так как костяки были находимы и в других местах городища и все в толще культурного слоя. Выше уже отмечалась находка костей в юго-восточной части городища при раскопках в 20-х годах прошлого столетия. Сизовым при раскопках были открыты два скелета: один с глиняной грубой пронизкой в форме оливки, размерами напоминающей пряслицу, найден был вблизи поверхности городища, другой лежал в слое мусора на 1 арш. выше грунта. Возле него найдены упомянутые 2 креста-складня, отлитые из меди. Сизов указывает, что погребением этот скелет считать нельзя, так как «положение его не было правильным». Вероятно, и другие встреченные в городище костяки не являются результатом погребений, по крайней мере древних (так как о похоронах на городище пришлых калмыков жителями хут. Попова имеются сведения),[35] а, может быть, [21] свидетельствуют о трагических моментах гибели города и населения. Здесь же уместно добавить, что при нашем посещении, внутри внешнего города, близ вала, по межевой канаве одного из огородов, расположенных в этой части, мы увидели человеческие кости; местные жители рассказывают о частом нахождении здесь костей.

Если наличие христианского кладбища в пределах городища сомнительно, то курганный могильник, тянущийся вдоль наружной стороны рва, несомненно, теснейшим образом связан с этим поселением. Сизовым был раскопан один из курганов.[36] Скелет обнаружен на уровне горизонта; при нем найдена медная пряжка от пояса, которая «представляла обычный тип пряжек в курганах центральных губерний, относящихся к периоду не ранее XI в.» Над скелетом замечены следы дерева и найдены гвозди. Под костяком обнаружены обломки кирпича квадратной формы, «очевидно взятые из построек городища».

Прекрасный материал для датировки левобережного городища представляют найденные здесь монеты. Если не принимать в расчет сомнительного собрания разнообразных монет Цымлянской коллекции Новочеркасского музея, то остальные относятся к IX—XI вв. Наибольшее значение имеют монеты, найденные при раскопках. Сизовым найдены византийские монеты: Василия I (867—886 гг.), Романа I (920—944 гг.), Никифора Фоки (963—969 гг.) и медные монеты херсонесского чекана с изображением на одной стороне монограммы Романа II (959—963 гг.). В коллекции Веселовского находятся 2 медные византийские монеты X в. Часовниковым была приобретена у жителей одна русская серебряная монета (Владимирове серебро III типа). В Новочеркасском музее ряд монет херсонесского чекана, византийские: Василия II Болгаробойцы (975—1025 гг.), Алексея Комнина (1081—1118 гг.) и ряд неопределенных мусульманских. Кроме того, имеется одна польская монета Яна Казимира. Как уже было сказано, придавать значение показаниям Новочеркасского собрания можно лишь с большой осторожностью. Вполне вероятно, что все монеты этого собрания найдены в районе ст. Цымлянской, но это вовсе не значит, что они добыты именно на левобережном городище. Монеты этого собрания, имеющие значение для характеристики района Цымлянской станицы, должны быть исключены при суждении об одном лишь левобережном городище. Левобережное поселение, таким образом, судя по монетам, несомненно происходящим с него, существовало от IX по XI вв. На возможность некоторого расширения этих хронологических границ указывают отдельные предметы из числа выше рассмотренных. Так, орнаментированные бляшки и наконечники пояса могут относиться к несколько более раннему времени, но едва ли раньше, чем к VIII в. Предметы, сходные с находимыми в русских курганах и городищах, должны быть датированы XI—XII вв. В общем, данные инвентаря городища не противоречат хронологическим показаниям монет, а [22] лишь несколько расширяют в обе стороны границы существования поселения.

Выделение из инвентаря городища двух групп предметов, различающихся и хронологически и в смысле принадлежности разным культурным комплексам, нельзя не сопоставить с указаниями, полученными при раскопках, на наличие двух периодов жизни города. Первый характеризуется кирпичными постройками хорошей техники, а второй, — грубыми постройками из обломков кирпичей, возникшими на развалинах зданий первого периода.



Рис. 9. Сосуд в форме животного, найденный на левобережном Цымлянском городище.
Исторический музей в Москве. Колл. Веселовского.

Дополнительный и проверочный материал, если и недостаточный для окончательного решения наметившихся выше вопросов о культурно-хронологических периодах истории поселения, то позволяющий их в значительной мере уточнить, представляет собранная на поселении керамика, являющаяся материалом массовым и этим выгодно отличающаяся от всякого другого. Прежние исследования почти не дают сведений о керамике городища. Как самостоятельный научный материал она остается незамеченной. Сизов упоминает о находке фрагмента сосуда с рельефным крестом и о некоторых других керамических находках, но в самой общей форме. В собрании Веселовского замечателен сосуд в форме животного из хорошо очищенной красной глины, найденный на городище (рис. 9). Сосуды подобного типа, напоминающие бронзовых водолеев и восходящие к формам доисторической фигурной керамики, были находимы на Северном Кавказе.[37] [23]

Керамику левобережного городища, собранную нами на поверхности его и, главным образом, на отмели берега в том месте, где городище размывается половодьями, можно по технологическому признаку в общих чертах разделить на две больших группы. К первой группе относится лепная, т. е. изготовленная без помощи гончарного круга керамика, вторую группу составляет керамика, сделанная на гончарном круге, т, е. с использованием центробежной силы при формовке. Если и в дальнейшем подразделении придерживаться технологического принципа классификации, не касаясь пока формы, то керамику второй группы удобнее разделить на серую, черную и красноглиняную, что указывает на различие качества и характера обжига каждого вида. Вместе с тем, указанные выше группы различаются и по составу глины, из которой изготовлены сосуды. В глине лепных сосудов имеются примеси, но нормализовать их состав и количество совершенно невозможно; самая глина грубая, лессовая. Серые сосуды, сделанные на круге, имеют уже определенный состав глины; как правило, здесь наблюдается некоторая примесь песку, но количество его для разных групп керамики этого рода — различно. Красноглиняные отличаются более или менее тонким, очищенным тестом. Качество глины, надо полагать, теснейшим образом связывается как со способом изготовления сосудов, так и с характером их обжига.

Рассмотрение техники керамики указывает ряд моментов в развитии ее производства. Естественно предположить, что лепная посуда и серый обжиг предшествуют изготовлению на круге и красному обжигу, требующему более высокой температуры. Безотносительно к месту и времени это предположение не может встретить никаких возражений, но в применении к конкретному материалу необходимо учитывать целый ряд осложняющих обстоятельств и, самое главное, что все эти виды керамики сосуществуют с очень глубокой древности. Сосуществование различных способов керамического производства приводит к тому, что красноглиняная керамика может быть одновременна с серою, сделанная на круге — с лепною. А если принять во внимание возможность импорта из другой культурной среды, то появление в данном месте красноглиняной керамики может предшествовать бытованию здесь же серой, изготовленной на круге, что мы и видим на примере поселений римской поры на дельте Дона, где грубейшая местная лепная посуда сочетается с превосходной красноглиняной импортной керамикой. Таким образом, для установления относительной, а тем более абсолютной хронологии поселений технологического анализа найденной на них керамики совершенно недостаточно.

Как уже было сказано, мы не имеем почти никаких наблюдений для установления культурно-хронологических горизонтов в толще слоев левобережного городища и не можем связать с ними ни одной из намеченных керамических групп. Вследствие этого пришлось бы или вовсе отказаться от привлечения керамики для решения намеченных выше вопросов или довольствоваться ненадежными, как [24] из-за свойств самого метода, так и ввиду неразработанности вопроса о средневековой керамике, результатами ее типологического анализа.

Кроме левобережного городища в окрестностях станицы Цымлянской имеются еще несколько древних поселений, не столь значительных и важных каждое в отдельности, но весьма интересных по связи с левобережным городищем и между собой и представляющих в целом как бы особый населенный округ. Керамика каждого из них повторяет те или другие виды, свойственные левобережному городищу, позволяя, таким образом, выделить из всего количества собранных там образцов различные комплексы керамики. Самостоятельное существование этих комплексов керамики в том или другом поселении, по-видимому, обособляет их не только в культурно-бытовом отношении, но и хронологически.

Особенно важно сопоставление левобережного Цымлянского городища с двумя поселениями, расположенными по речке Котлубанной, впадающей в Цымлу, находящимися, следовательно, на правой стороне Дона и притом в значительном отдалении от него.[38] Это обстоятельство, существенно отличающее рассматриваемые поселения от других, примыкающих к большой реке, несомненно, должно свидетельствовать о каком-то другом бытовом строе их насельников и позволяет в дальнейшем именовать эти городища степными.

Первое из них, поселение возле хутора Среднего, находится в 6 км от станицы Цымлянской. Оно представляет укрепление в форме трапеции, примыкающее длинной стороной к речке Котлубанной, а с других сторон очерченное валом и рвом, со следами ворот в нескольких местах (рис. 10).[39] Сами по себе укрепления слишком слабы, чтобы представлять серьезное оборонительное значение даже при усилении их частоколом или оградою иного типа, и больше напоминают загон для скота, чем крепость. Это предположение подтверждается и размерами огражденного пространства, занимающего, по указанию Попова, более 15 десятин. В юго-западном углу городища возле вала находится высокий курган, усеянный щебнем. Внутри городища встречаются неглубокие около 8 шагов впадины, квадратные или круглые в диаметре. Вследствие их расположения довольно правильными рядами можно предполагать здесь остатки построек (по-видимому, землянок или полуземлянок). На поверхности городища, а также и вне ограды вдоль реки находятся в значительном количестве мелкие фрагменты керамики.

Второе поселение расположено на левом берегу той же речки у хутора Карнаухова в 10 км от станицы Цымлянской.[40] Площадь его Попов определяет в 18 десятин. На опубликованном им плане показаны вал и ров, ограждающие городище со стороны степи. [25] Однако, во время нашего посещения следов ограды не обнаружено, несмотря на внимательное изучение всей местности, примыкающей к реке. Здесь также встречены ряды круглых впадин, обозначающих места построек. На поверхности найдены куски глиняной обмазки со следами прутьев и куски стекловидного шлака.



Рис. 10. План городища у хут. Среднего (глазомерная съемка А. Круглова).

Керамика, собранная на этих двух поселениях, совершенно аналогична и представляет, главным образом, фрагменты серых [26] сосудов, сделанных на гончарном круге, таких же, какие найдены в числе других и на левобережном городище. Наряду с ними были встречены красноглиняные фрагменты и части сосудов с черною шлифованною поверхностью или с узором из блестящих, слегка вдавленных полосок. Совершенно отсутствует лепная посуда.

Полное сходство серой, изготовленной на круге керамики степных городищ, так же как и других найденных здесь групп ее, с соответствующей керамикой левобережного городища доказывает одновременность их существования; отсутствие же в степных городищах лепной керамики свидетельствует, что время бытования последней не совпадает с употреблением керамики, сработанной на круге, и относится к другому хронологическому периоду, предшествовавшему, надо полагать, появлению в данной местности гончарного круга. Отсюда следует, что левобережное городище было заселено раньше степных и что их сосуществование представляет лишь какой-то из последующих периодов истории местности.

Но и во время бытования лепной керамики левобережное городище не было одиноким.

Такая же керамика была нами найдена в городище, не безызвестном в связи с исследованиями левобережного городища, находящегося на правом берегу Дона в 7 км ниже станицы Цымлянской. В дальнейшем изложении мы будем его называть правобережным городищем.[41] Оно занимает небольшое пространство очень высокого здесь берега, между двумя глубокими балками с крутыми скатами. Это место имеет форму треугольника, обращенного вершиною к степи и соединенного с нею перешейком шириною не более 4-5 м (рис. 11). Незначительная ширина этого перешейка в сочетании с крутыми склонами балок, достигающих здесь не менее 70 м высоты, делает место городища необычайно выгодным в стратегическом отношении, положительно неприступным. Естественные условия защиты усилены специальными сооружениями. Соответственно конфигурации местности образованное широким и высоким валом укрепление, почти целиком занимающее пространство между балками, представляет форму треугольника, стороны которого имеют от 250 до 350 шагов в длину. Северный и южный углы его выделены валами, проходящими внутри городища, причем входа, соединяющего южный угол с остальным пространством укрепления, отыскать не удалось, тогда как проход, ведущий в северный треугольный отрезок, ясно виден. Из оставшегося пространства городища особыми валами внутри выделен четырехугольник, примыкающий к северо- и юго-восточным сторонам наружного вала, являющийся, видимо, основной частью укрепления. В него ведут двое ворот снаружи, одни с юго-восточной, другие с северо-восточной стороны. Между валами, разделяющими городище на указанные выше части, [27] образовался узкий проход, тупым углом перегибающийся у западной стороны и оканчивающийся к северо-востоку и к юго-востоку воротами. Углы укрепления имеют закругленные выступы, может быть являющиеся местами башен. Валы и поверхность городища усеяны щебнем от известковых камней. Изредка встречаются обломки кирпичей, толщиною в 6 см, аналогичные с кирпичами левобережного городища.

По свидетельству автора отчета о раскопках левобережного городища в 20-х годах прошлого столетия правобережное городище имело стены, сложенные из известковых белых камней, достигавшие, по словам старожилов, 5 футов высоты.[42] По распоряжению Войскового правительства в 1744 г. они были разобраны, камни перевезены в Старочеркасск и употреблены на постройку бастионов. В Московском архиве, министерства юстиции хранится план городища, сделанный военным инженером Сацыперовым в 1743 г., на котором обозначены стены городища. Однако этот план производит странное впечатление прежде всего тем, что позади сравнительно узких стен, на некотором расстоянии от них, показаны широкие валы. Надо полагать, что тонкие стены из тесаного камня, разобранные военным ведомством в 1744 г. и нанесенные на плане 1743 г., были не чем иным, как наружною облицовкою массивных стен, сложенных из кусков известняка, в настоящее время, по крайней мере снаружи, превратившихся в мелкую щебенку. Узкие рвы, имеющиеся ныне вдоль валов снаружи, и являются, очевидно, местами, где были возведены эти облицовочные стены.[43]

Правобережное городище раскапывалось Сизовым[44] и Веселовским. Выемки внутри валов его, показанные на плане (рис. 11), вероятно являются следами раскопок. К сожалению, сколько-нибудь подробного отчета о раскопках не дал ни тот, ни другой. Веселовский «ничего не нашел», а раскопки Сизова, подтвердив, что стены сложены из плит белого мелового мягкого известняка, открыли внутри городища следы квадратного здания. Здесь им были найдены серебряная бляшка и металлическое круглое зеркало, которые, но его мнению, могут быть отнесены к XIII—XIV вв. В других траншеях найдены наконечники копий и стрел, крючки для рыбной ловли, «по всей вероятности, — добавляет он, — относящиеся к тому же времени, что и зеркало». К сожалению, выделить эти вещи из числа других в цымлянской коллекции Сизова невозможно, а, следовательно, невозможно проверить и их датировку. В Новочеркасском [28] музее находится бронзовая ажурная пластинчатая фибула с крестообразным навершием, найденная, по свидетельству X. И. Попова,



Рис. 11. План правобережного городища близ ст. Цымлянской.

на этом городище[45] (рис. 5, 31). Подобные фибулы встречены в Херсонесе, Киевщине, Окско-Камском районе и в других местах и связываются с широко распространенными варварскими эмалями, [29] время расцвета которых Спицын определяет VI—VIII вв.[46] Факт нахождения этой фибулы на правобережном городище заставляет отнестись с недоверием к датировке находок Сизовым, тем более, что среди предметов собранной им коллекции нет вещей, относящихся к указанному им позднему времени. Культурный слой городища очень невелик, степень насыщенности его также незначительна. Трудно предположить вследствие этого продолжительное заселение его, тянущееся, примерно, с VI в. по XIV в. Но даже если Сизов прав, то основание городища нельзя отнести к столь позднему времени, которым он датирует свои находки.

По строительным приемам городище больше всего напоминает известные городища Салтовско-Маяцкого типа, количество которых, в той или иной мере обследованных, все больше увеличивается.[47] Они представляют поразительное однообразие как в отношении употребления для устройства стен блоков камня, главным образом известняка, так и квадратною формою своих укреплений. Четырехугольник, особо выделенный внутри обусловленного конфигурацией местности треугольного плана правобережного городища, может быть, следует объяснить именно связью этого укрепления с формами крепостей Салтовского типа. Далее, оставляя в стороне фибулу Новочеркасского музея, керамика, собранная нами на городище, немногочисленная по количеству ввиду слабой насыщенности культурною слоя, почти целиком преобразованного в гумус, а также ввиду хорошей одернованности его поверхности, не содержит ни одного образца, который можно было бы датировать XIV в., и представлена в числе других фрагментами сосудов лепной техники, сходных с найденными на левобережном городище. Но наряду с нею, так не как и в левобережном городище, встречена в некотором количестве и керамика, изготовленная на круге, преимущественно серая, такая же, как в городищах степных.

Еще одно поселение, ранее неизвестное, было открыто экспедицией на правом берегу Дона у хутора Потайновского, в 2 км ниже станицы.[48] Оно расположено на первой береговой террасе, ограниченной с боков двумя оврагами, а со стороны степи крутым подъемом высокого берега. Большая часть поселения уже уничтожена вместе с берегом, интенсивно подмываемым рекою. Сохранившаяся площадь его почти целиком занята хуторскими постройками, а в свободных местах хорошо задернована и на поверхности никаких находок не дала. Отсутствуют и следы каких бы то ни было укреплений. Но со стороны реки, в почти вертикальном обрыве берега, выступают мощные культурные слои, а вдоль берега в большом числе встречаются фрагменты керамики, свидетельствующие о заселении этого места [30] в различные эпохи. Произведенные в 1927 г. небольшие раскопки показали наличие трех периодов заселения, каждому из которых соответствует хорошо выраженный культурный слой, отделенный от других более или менее значительной стерильной прослойкой. Культурный слой с керамикою, близко сходной с некоторыми типами левобережного городища, самый небольшой из всех трех; в изученных местах выходы его не превышают 0,5 м толщины. Он перекрыт мощными, состоящими почти сплошь из золы отложениями более позднего времени, содержащими громадное количество керамики, не встреченной ни на одном из других Цымлянских городищ. Что касается нижележащего культурного слоя, отделенного значительною лессовою прослойкою, то он относится ко времени бронзы и представляет керамику, сходную с найденной в курганах со скорченными погребениями, так наз. «срубного» типа».[49]

На горе, над городищем находится большой камень с рельефным крестом, высеченным на его лицевой, уплощенной стороне (рис. 12). Крест — четырехконечный с расширяющимися концами — представляет вариант «процветшего креста». Нижний конец его раздваивается на короткие отростки, под тупым углом расходящиеся в стороны. По сторонам верхнего конца сохранились буквы под титлом ИСХС, под концами поперечной перекладины надпись, от которой уцелела только первая часть НИ, очевидно НИ-КА; вторая часть ее сильно попорчена. Внизу под раздвоением имеется врезанное начертание типа тамги, состоящее из перпендикуляра, по сторонам которого. симметрично расположены: слева — маленькая фигура в виде перевернутой в обратную сторону буквы Э и справа в виде буквы С, соединенной с вертикальной линией короткой горизонтальной чертой. Описанный камень напоминает подобные памятники Северного Кавказа[50] и, надо полагать, относится к тому же времени, что и рассматриваемый культурный слой Потайновского городища.

Особый интерес Потайновского городища в пределах нашей темы заключается в том, что в интересующем нас культурном слое при раскопках была обнаружена керамика, изготовленная на круге, аналогичная некоторым типам, найденным в левобережном городище, и совершенно отсутствующая в степных поселениях. Несмотря на незначительную площадь, вскрытую раскопками (4 м х 2 м), и на небольшое количество сделанных при этом находок, можно с полной уверенностью утверждать, что керамика эта представляет особый культурный комплекс, пополненный значительным количеством подъемного материала, также соответствующего образцам левобережного городища и не встречающего аналогий в степных городищах. Однако необходимо отметить, что среди подъемного материала оказались также немногочисленные фрагменты керамики типа степных городищ. Место залегания их в культурных [31] напластованиях Потайновского городища и стратиграфическое отношение к керамике указанной выше группы раскопками выяснить не удалось.

Сопоставление комплексов керамики отдельных Цымлянских городищ между собою приводит к достаточно определенному разделению их на три, хронологически особые группы: одну, образуемую керамикой лепной техники, и две, на которые распадается керамика, изготовленная на гончарном круге. Выделение лепной керамики в особую хронологическую группу, несмотря на то, что ни в одном из Цымлянских городищ она не была найдена без сопровождения керамики, изготовленной на круге, в достаточной мере оправдывается отсутствием ее как в Потайновском, так и в степных городищах, в которых формы изготовленной на круге керамики почти полностью покрывают формы аналогичной керамики, найденной на левобережном городище.



Рис. 12. Камень с рельефным крестом близ хут. Потайновского.

Итак, путем сравнительного изучения керамики Цымлянских городищ устанавливается наличие в левобережном городище не [32] двух культурно-хронологических периодов, как можно было заключить на основании наблюдений, сделанных при раскопках, а трех, соответствующих вполне ощутимым изменениям в характере заселения окружающей местности и уже вследствие этого заслуживающих некоторого разделения и особого изучения, даже если бы отличия в керамике, свойственной каждому из них, были не столь значительны, чтобы можно было говорить о разных «культурах», сменяющих одна другую или преобразующихся одна в другую.

II

Лепная керамика Цымлянских городищ состоит главным образом из фрагментов горшков, довольно разнообразных по формам. Немногочисленные из них с неровными толстыми стенками, со следами ручной формовки, отличаются слабым выгибом боков и почти невыраженным прямым венчиком, обычно заканчивающимся горизонтально срезанным краем (рис. 13, 2, 8). Тесто этих сосудов в изломе темно-серое, почти черное, поверхность серая; встречаются фрагменты, поверхности которых, как наружная, так и внутренняя, красновато-темные при черном цвете теста в середине. К этой же группе толстостенных должны быть отнесены также немногочисленные фрагменты, совершенно аналогичные по тесту и технике, но отличающиеся более заметным изгибом боковых стенок и хорошо выраженным высоким прямым горлом, край которого иногда слегка отогнут и во всех имеющихся образцах закруглен (рис. 13, 7, 15). Вторую группу образуют тонкостенные горшки такого же теста и техники, как и первой группы, с тем лишь отлитием, что поверхности всех их сохраняют серый цвет. Внутри этой группы различаются: горшки с высоким отогнутым венчиком, плавным закруглением, переходящим в более или менее выгнутые бока (рис 13, 3, 6); край таких сосудов чаще закруглен и иногда выступает наружу в виде валика, реже срезан в плоскость, но не горизонтально, а с наклоном наружу, и, наконец, горшки с низкими венчиками, с закругленными утончающимися кверху краями (рис. 13, 10). Часть горшков последнего типа имеет подчеркнутую, особенно снаружи, глубоким



Рис. 13. Профили лепной керамики левобережного Цымлянского городища.

[33] закругленным изгибом шейку и край венчика, усложненный легким загибом внутрь (рис. 13, 11, 12). Необходимо здесь же оговориться, что предложенное деление лепной керамики на толстостенную и тонкостенную, обусловленное удобствами дальнейшего изложения, является, конечно, весьма условным. Описанные выше в связи с этим делением формы сосудов несомненно чаще встречаются, поскольку можно судить по собранному материалу, со всеми указанными признаками, но, как исключение, а, может быть, и гораздо чаще, чем это можно видеть на нашем материале, попадаются фрагменты толстостенных горшков в формах, обычных для тонкостенных, и тонкостенные горшки в формах, обычных для толстостенных.



Рис. 14. Фрагменты лепных сосудов. Левобережное Цымлянское городище.



Рис. 15. Фрагмент сосуда. Левобережное Цымлянское городище.

Судя по соотношению диаметров венчиков и днищ, а также по изгибам фрагментов стенок, надо полагать, что лепные сосуды Цымлянских городищ в большинстве своем были довольно высокими, расширяющимися кверху, но со слабым выгибом боков. Наряду с ними встречаются части сосудов с выпуклыми боками. Именно для последних характерны небольшие ручки, сохранившиеся у нескольких фрагментов (рис. 14, 2). Некоторые отдельно найденные ручки, по-видимому, принадлежат [34] не горшкам, а низким чашкам с носиками (рис. 13, 4, 9). Части их, хотя и без ручек, также имеются среди материалов с левобережного городища. Встречаются и ручки в виде двух выступов, расположенных один против другого по краю сосуда (рис. 15).

Необычны приспособления, устроенные на внутренних поверхностях нескольких фрагментов сосудов, найденных на левобережном городище. Они представляют или парный выступ на месте перегиба шейки с двумя вертикальными круглыми отверстиями в нем (рис. 16, 2), или налеп в виде полого цилиндра, горизонтально прикрепленного к стенке и слегка изгибающегося вслед за ее изгибом (рис. 17, 3). Судя по большому диаметру сосудов с внутренними ушками и по изгибам их стенок, надо полагать, что они были невысокими и больше походили на широкие котлы, чем на горшки. Затертые верхние края у отверстий цилиндрических ушек показывают, что отверстия в налепах служили для продевания веревка, вероятно, для подвешивания.



Рис. 16. Фрагменты лепных сосудов. Левобережное Цымлянское городище.

Очень многие из фрагментов лепной керамики украшены узором. Чаще всего встречаются нарезки, расположенные преимущественно по краю венчика (рис. 14, 3, рис. 16, 1), затем ямки, сделанные, видимо, пальцем (рис. 18, 2, 5, 12). Иногда ямки располагаются не по краю, а по стенке горла вдоль края (рис. 18, 15). Большинство фрагментов тонкостенной керамики украшено вдавлениями, иногда осложненными защипом, расположенными не по верхнему краю, а по валику вдоль края, образованному утолщением и отгибом края. Как указывалось выше, такой валик характерен для некоторых типов тонкостенных сосудов. Располагаются вдавления или тесным рядом посредине валика (рис. 18, 8) [35] или рядом же по нижней части его, образуя как бы рельефный арочный поясок (рис. 18, 3, 4). В некоторых случаях вдавления по талику сочетаются с нарезками по краю венчика, и очень редко вдавлениями, имеющими характер крупных защипов, украшается самый край венчика (рис. 18, 9). Встречаются вдавления зубчатого штампа, оставляющего узор в виде веревочки, расположенной чаще наискось, чем поперек края (рис. 18, 1). Следует еще отметить встреченное украшение края пунктиром (рис. 18, 10, 11) и ногтевидным узором (рис. 19, 6).



Рис. 17. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище.

Если очень часты украшения по краю венчиков, то значительно реже встречаются фрагменты стенок лепных сосудов с теми или другими орнаментами. Наиболее распространенным является узор из врезанных дуговых линий, сомкнутых одна с другой обращенными вверх концами (рис. 20, 2). Большей частью этот гирляндоподоб- [36]



Рис. 18. Фрагменты лепной керамики.



Рис. 19. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище. [37]

ный орнамент образован рядом концентрически расположенных дуг, иногда нанесенных гребенчатым инструментом (рис. 21, 7, 8, 11). Выше ряда из дуг, по самой шейке сосуда, обычно имеется поясок из одной или нескольких врезанных линий. Этот узор нередко осложнен дополнительными орнаментальными мотивами. Встречается заполнение точками пространства, очерченного дугами; в таком случае получается узор в виде полукруглых шевронов, украшающих верхнюю часть сосуда (рис. 14, 1). Но чаще точками заполняется промежуток между двумя концентрическими дугами (рис. 14, 2). Иногда ряды точек следуют с обеих сторон вдоль дуговых линий (рис. 16, 3). Линейно-дуговой орнамент довольно часто сочетается также с ногтевидным чеканом, расположенным в ряд по шейке сосуда (рис. 14, 2: рис. 21, 8). Другой формой линейного орнамента, близкой к дуговой, является зигзаг, встреченный на значительном количестве фрагментов. В некоторых случаях изгиб линий становится закругленным, близко напоминающим «волнистый» узор. Очерк его весьма неровный, разорванный, сбивающийся на угловатый зигзаг (рис. 22, 5), однако, при его помощи образуется и сложный мотив, состоящий из двух волнистых линий, расположенных одна под другой в отношении зеркальной симметрии.



Рис. 20. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище.

Отмеченные выше ногтевидный и точечный узоры встречаются и в качестве самостоятельных украшений. Первый мотив образует ряды по верхней части стенок или по шейке сосуда (рис. 14, 4: рис. 19, 6). Он близок к орнаменту из полукруглых трехчленных вдавлин (рис. 19, 7). К точечному орнаменту примыкает [38]



Рис. 21. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище.



Рис. 22. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище. [39]

орнамент кольцевой, нанесенный, видимо, концом полого стебля (рис. 21, 2; рис. 14, 5). Из других мотивов встречается чекан из семечкообразных врезов, расположенных рядами (рис. 21, 4; рис. 14, 3). Один фрагмент украшен по шейке двумя рядами лапчатых вдавлин (рис. 22, 2). Интересны фрагменты сосудов, украшенные по стенкам угловатым зигзагом, нанесенным зубчатым штампом (рис. 22, 1).

Большое количество фрагментов керамики, собранных на левобережном городище, украшено линейной штриховкой, только в редких случаях ограничивающейся заполнением поверхности горизонтальными или вертикальными линиями, а большей частью представляющей штрихи в одном направлении пересеченными штрихами в другом направлении (рис. 23, 1-5; рис. 16, 1). Расположение штрихов довольно разнообразно; наряду с фрагментами, сплошь покрытыми густой штриховкой, имеются образцы с редко расположенными линиями или с пучками пересекающихся линий.

Наряднее других, по-видимому, украшались тонкостенные сосуды с ручками, причем и многие из найденных на городище ручек оказались покрытыми узорами, состоящими из тех же элементов, что и орнаменты по стенкам (рис. 14, 2).

Намеченное выше деление лепной керамики на толстостенную и тонкостенную при всей его условности, видимо, соответствует различию в бытовом назначении каждой из этих групп. Кроме большей грубости в технике, простоты и архаичности в формах, толстостенные сосуды отличаются также почти полным отсутствием украшений как по стенкам, так и по краю венчика.



Рис. 23. Фрагменты лепной керамики. Левобережное Цымлянское городище. [40]

Сравнительное изучение описанной лепной керамики чрезвычайно затруднено незначительностью изданного материала, поэтому круг сопоставлений должен быть поневоле ограниченным. Прежде всего обращает на себя внимание сходство этой керамики с керамикой, находимою в городищах нижнего Дона в слоях, относящихся к первым векам н. э. По качеству теста и обжига последняя значительно ниже лепной керамики Цымлянских городищ, что же касается формы, то некоторое соответствие той и другой может быть отмечено с полной определенностью. В городищах первых веков н. э. различаются два типа горшков: один без горла, удлиненно яйцевидной формы, другой с резко отчлененным венчиком, как это вообще характерно для керамики того времени. Характерной деталью является угловатый перегиб, выраженный особенно с внутренней стороны горла, но встречаются образцы и с более мягким закругленным отгибом, приближающимся к свойственному Цымлянской керамике. Послойное изучение туземной керамики Гниловского городища показало, что в верхних слоях горшки с закругленным отгибом встречаются чаще. В строении венчиков керамики первых веков н. э. можно заметить преобладание плоского горизонтально или косо срезанного края над закругленным. Из числа фрагментов лепной керамики Цымлянских городищ легко можно выделить формы, близко напоминающие, с одной стороны, яйцевидные горшки с лишь слегка намеченным горлом в группе толстостенных, края которых притом срезаны горизонтально, и формы с резко отогнутым венчиком, край которого также очень часто срезан в наклонную плоскость. Однако, как бы сильно ни были отогнуты края цымлянских горшков, отгиб их всегда закругленный, а не угловатый. К сходству в строении венчика надо прибавить сходство форм горшков в целом, конечно постольку, поскольку можно о них судить, сравнивая фрагменты Цымлянских городищ с имеющимися целыми сосудами римского времени. Цымлянские горшки, как и эти последние, довольно высокие, с слабо выгнутыми боками, постепенно суживающимися к узкому, сравнительно с широким диаметром отверстия, дну.

Еще больше сближает эти группы керамики наличие на горшках римской эпохи украшений по краю венчика, хотя и значительно менее развитых и разнообразных чем на цымлянских. Чаще всего там встречаются узкие нарезки, реже ямки и другие формы чекана, расположенные не только по самому краю, но, что особенно следует отметить, и по валику вдоль него, так же как на цымлянских фрагментах. Что касается украшения стенок, то они очень однообразны. Это, главным образом, более или менее широкий и длинный, семечкообразный чекан, расположенный рядами вертикально или наклонно, иногда в елочку; значительно реже встречаются ямочные вдавлины. Встречается, наконец, врезанный, линейный волнистый орнамент также неправильный, сбивающийся на угловатый зигзаг (рис. 24). Имеются фрагменты, на которых однолинейная волна сочетается с точечным узором. Лепные грубые сосуды с волнистым орнаментом встречаются не только в Нижнедонских городищах, но и в сарматских [41] курганах Нижней Волги, относящихся к тому же времени.[51] Там же встречаются украшения, состоящие из концентрически расположенных дуговых линий.[52]



Рис. 24. Лепная керамика Кобякова городища

Сопоставление обеих групп керамики — цымлянской и городищ римской эпохи — указывает на возможность в известной мере генетически увязать их, хотя и обнаруживается при этом отсутствие ряда промежуточных звеньев. Вопрос о непрерывности процесса видоизменения форм местной керамики, очевидно, связанный с вопросом о прямом перерастании одной формы культуры в другую, не ограничивается узкими хронологическими пределами, подлежащими нашему рассмотрению, а может быть значительно расширен привлечением материалов более древних эпох, причем наилучшим основанием для первоначальных построений в этом направлении может явиться именно керамика, как материал, в значительной части местный, доходящий до исследователя в неограниченном количестве и открывающий до сих пор мало учтенные и мало использованные возможности. Так, например, можно с полной очевидностью проследить переход форм керамики, относящейся к классической эпохе, свойственной Елизаветовскому городищу, через формы эллинистической поры к типам, обычным для городищ первых веков н. э., и эти последние, как было указано, связать с формами еще более позднего времени, характерными для цымлянских поселений. Но если время отмеченных выше групп местной керамики городищ дельты Дона хотя бы в общих чертах определяется сопутствующими им образцами хорошо датируемой импортной керамики, то отнесение цымлянской керамики в конец процесса пока что основано лишь на типологических наблюдениях и ничем не подтверждено. [42] Сомнения же в этом отношении тем более возможны, что некоторые мотивы орнаментации цымлянской керамики ведут прямо к древнейшей группе сосудов Елизаветовского городища и, так же как ряд других совершенно новых мотивов орнаментации, не находят соответствия в керамике Донских городищ римского времени. Однако, именно последние формы орнамента встречены в комплексах, относящихся ко времени более позднему, чем первые века н. э.

Особенно любопытны отмеченные выше фрагменты низкогорлых, с выпуклыми боками горшков из левобережного городища, украшенных орнаментом, нанесенным зубчатым штампом (рис. 22, 1). Близко сходные с ними как по форме, так и по орнаменту сосуды известные Донецкого городища[53] и в большом количестве с городищ так наз. роменского типа.[54]

Система зубчатого штампованного орнамента широко распространена в керамике раннего средневековья на территории Европейской России. Наиболее ярко выражена она в украшениях лепных сосудов Роменских городищ и нередко встречается в керамике приокских поселений.[55] В не столь пышных формах, более близких к цымлянским образцам, этот прием орнаментации, кроме Донецкого городища, известен на сосудах курганов с сожжением б. Воронежской губ.,[56] на черепках горшков, найденных Булычевым в кургане у с. Богоявления в районе г. Масальска[57] и наконец, на образцах ленной керамики Гнездовских курганов.[58] Время Роменских городищ Макаренко определяет VI—VIII вв. н. э.[59] В более близком к цымлянскому виде зубчатый штампованный орнамент встречается на сосудах, датируемых, по-видимому, не раньше, чем VIII—IX вв.

Границы распространения лепной керамики в комплексе форм Цымлянских городищ пока что установить невозможно, но едва ли они простирались очень далеко. Сравнение с керамикой городищ, находящихся выше по Дону, например, такого, как Маяцкое,[60] [43] доказывает, что имеющаяся там лепная керамика имеет свои особенности (рис. 25). Горшки Маяцкого городища отличаются наличием хорошо выраженных, почти горизонтальных плечиков, крутым изгибом переходящих в прямой или слегка отогнутый венчик. Эти горшки близко напоминают формы горшков из курганов с сожжением Воронежской губ., и из таких городищ, как Борщевское,[61] и лепную керамику могильника в Зливках,[62] но, равным образом, и некоторые формы сосудов Роменских городищ. Орнаментация их в общем также не соответствует встреченной в Цымлянском городище. Она очень бедна и редка. Имеются фрагменты сосуда с косыми длинными нарезками вокруг горла и фрагмент стенки, украшенный ямками, расположенными по три в форме треугольников. Этот мотив часто встречается в керамике окских могильников и городищ. Чаще наличны украшения по венчику, главным образом срезы по наружному краю. Нередко по закраю сосуда имеется ряд небольших дырочек, как у керамики скифо-сарматских городищ, но здесь же встречаются орнаментальные мотивы, сходные с цымлянскою керамикою — узор по венчику, образованный зубчатым штампом.

Формы сосудов Маяцкого городища с узором в виде штриховки реконструировать не удалось, но видно, что штриховка сочеталась на них с расположенными по стенкам не только горизонтально, но и вертикально налепами из валиков. Самая штриховка, очень мелкая, обычно сплошь покрывает сосуд горизонтально и пересечена редкими и широкими вертикальными линиями. Своим строем, следовательно, она значительно отличается от обычной цымлянской керамики этого рода, напоминая кувшины Некрасовского городища на Кубани,[63]



Рис. 25. Лепная керамика Маяцкого городища. [44]

также украшенные валиками и штрихами, расходящимися в виде густой елочки от центральной вертикальной линии. Гораздо ближе к цымлянской керамике фрагменты со штрихованною поверхностью из городища, находящегося на берегу Терека близ Владикавказа.[64] К сожалению, количество лепной керамики, собранной на Маяцком городище, невелико. Мало известна также керамика других городищ, связанных с вещественными комплексами салтовского типа. Что в составе Салтовской культуры, в том общем ее понимании, которое существует в настоящее время, грубая серая лепная керамика бытовала, на это, кроме материалов Маяцкого городища, указывают находки ее, хотя и очень редкие, в инвентаре катакомбных погребений и в большом сравнительно количестве в Зливкинском могильнике, причем в последнем в формах, сходных с маяцкими.

Северо-кавказская керамика, в той мере, в какой она известна в настоящее время, представляя образцы, близко сходные по мотивам украшения поверхности сосуда штриховкою с цымлянской, в целом значительно отличается от нее. Некрасовское городище на Кубани, наиболее известное с этой стороны, имеет лепную керамику в формах, которые можно было бы рассматривать как переходные от типов римского времени к цымлянским, если бы они хоть в какой-либо степени содержали элементы, обособляющие последние, главным образом, в отношении орнаментации. В сложении типов керамики Некрасовского городища роль керамики предшествовавшего времени заметна совершенно отчетливо, при этом сохраняются почти целиком и приемы старой орнаментации. Но, конечно, комплекс форм керамики этого городища вовсе не исчерпывает всего богатства и разнообразия известных нам и свойственных Северо-Кавказскому краю типов, количество которых, несомненно, еще в значительной мере будет увеличено.

Подводя некоторые итоги, мы можем констатировать, что лепная керамика Цымлянских городищ представляет комплекс достаточно оригинальный, выросший, надо полагать, на основе форм местной керамики римского времени, вобравших в процессе дальнейшего видоизменения ряд новых мотивов, связывающих ее с керамикою раннесредневековых погребений и городищ. Надо надеяться, что в дальнейшем по Дону будут открыты и другие поселения с лепною керамикою, сходною с цымлянской, и что при большем материале удастся провести внутри ее некоторое хронологическое разграничение, возможность которого, в смысле установления последовательности образования различных форм, но не бытования их в данном месте, кажется, намечается уже при изучении имеющегося материала.

Изготовленная на круге керамика Цымлянских городищ, как было указано выше, может быть разделена на две самостоятельные группы путем выделения из всего количества материала этого рода типов, свойственных стенным поселениям. Характерные для этих [49] поселений горшки (рис. 26) отличаются низким, закругленно отогнутым, иногда слегка утолщенным к краю венчиком и боками с небольшой выпуклостью, находящейся почти посредине их высоты. Украшения их состоят в большинстве случаев из горизонтальных бороздок, покрывающих стенки от самого низа до шейки. Иногда горизонтальные бороздки сочетаются с волнистым гребенчатым или однолинейным врезанным узором, расположенным под шейкою, и в редких случаях волнисто гребенчатый орнамент опоясывает сосуд по брюшку. Различаются два вида гребенчатой волны — прямая, у которой изгибы линий более или менее ровные, симметричные,



Рис. 26. Фрагменты керамики Цымлянских городищ.

и косая, с резким падением в одну сторону, причем с этой стороны линии, составляющие узор, сближаются друг с другом, а иногда даже сливаются в одну широкую полосу. Существенно заметить, что на имеющихся образцах прямая волна нигде не сочетается с горизонтальными бороздками, а представляет совершенно самостоятельный узор.

Кроме того, формы венчиков тех сосудов, на которых имеется такая волна, более просты по профилю. Изредка встречаются украшения из параллельных рядов точек, нанесенных тем же гребенчатым инструментом, что и волнистый узор, расположенные иногда по внутренней стороне отогнутого горла или по самому краю его, еще реже защипы, украшающие край сосуда. Все горшки типа степных городищ сделаны из глины с сильной примесью кварцевого песка и довольно хорошо обожжены. Цвет их серый, иногда слегка [46] красноватый. Сосуды этого типа, как было сказано, встречены на всех поселениях Цымлянского района.



Рис. 27. Фрагменты керамики Цымлянских городищ.

Сложнее по составу та керамика, которая имеется только на левобережном и частично на Потайновском городищах. Из нее можно бы выделить в качестве особой группы те типы, которые не встречены на Потайновском городище, но такое выделение едва ли было бы правильным в силу ограниченности материала с этого городища и невозможности совершенно отчетливо разграничить формы керамики свойственные только левобережному городищу, от форм, найденных на обоих городищах. Поэтому мы объединяем всю эту керамику в одну группу, количественно весьма значительную и обнимающую формы, отличающиеся одна от другой. В целом, качество глины у керамики этой группы, несомненно, иное, чем у первой: она, более или менее тонкая, без заметных примесей; лучше она и по обжигу, [47] по цвету представляя различные оттенки от светло-желтого до совершенно красного.

В значительном количестве представлен фрагментами с обоих городищ тип небольшого горшка с низким, почти горизонтально отогнутым венчиком, по закраю которого внутри имеется более ила менее выраженная вогнутость, получающаяся от надавливания большим пальцем при сглаживании верха вращающегося на круге сосуда (рис. 27, 8, 9). Для украшения стенок этого типа горшков употребляется однолинейная волна, иногда опоясывающая в несколько рядов сосуд на разной высоте. Ни на одном из имеющихся фрагментов волнистый узор не сочетается с линейно-горизонтальным, как это обычно для других групп керамики. Последний мотив и как самостоятельный не имеет здесь сколько-нибудь заметного применения. По краям некоторых сосудов встречаются легкие, едва заметные нарезки, часто расположенные не с наружной, как обычно, стороны, а с внутренней. Такие нарезки свойственны только серым сосудам этого типа, у красных они не наблюдаются вовсе.

Не найдено на Потайновском городище горшков, известных по левобережному городищу, отличающихся от выше рассмотренных прямым горлом, в большинстве случаев с горизонтально срезанным краем. Иногда у них имеется намек на шейку в виде слегка вогнутой внутрь нижней части горла; у других экземпляров верхняя часть горла немного расширяется. Брюшко этих горшков выпуклое. Они также украшены преимущественно однолинейной волной. У одного горшка волнистый узор сочетается с косыми семечкообразными нарезками, расположенными выше волнистого узора по плечику горшка (рис. 28, 2).

Среди находок на Потайновском городище оказался фрагмент изготовленного на круге серого сосуда с внутренними ушками с вертикальными отверстиями, близко напоминающий лепные сосуды левобережного городища, с подобными же приспособлениями для подвешивания (рис. 29). По качеству теста этот фрагмент аналогичен с горшками типа степных поселений, найденных, как было указано, в небольшом количестве фрагментов и на Потайновском городище. Украшающая его снаружи прямая гребенчатая волна также сходна с орнаментацией некоторых сосудов того же типа. Однако, среди находок на степных поселениях, а равно и на других, где были находимы фрагменты горшков их типа, не встречено больше ни одного обломка, сходного с потайновским фрагментом по форме. Тем не менее его нужно, по-видимому, отнести к группе керамики типа степных городищ.

В поселении А, открытом М. А. Миллером на Азовском побережье близ Таганрога, на Золотой косе,[65] и затем обследованном мною в 1929 г., обнаружено большое количество фрагментов серых сосудов, [48] изготовленных на круге из глины с большой примесью толченых раковин и песку и снабженных такими же внутренними ушками, как у фрагмента с Потайновского городища. Судя по тому, что среди фрагментов, найденных на поселении, почти не имеется плоских



Рис. 28. Фрагменты керамики левобережного Цымлянского городища.



Рис. 29. Фрагмент сосуда Потайновского городища.

днищ, можно предположить, что сосуды эти были с закругленным низом; принимая во внимание профили имеющихся частей, их можно представить в виде широких котлов, у которых ушки для подвешивания, всегда парные, устраивались внутри, чтобы предохранить [49] веревки от огня. Служили они, по всей вероятности, для варки нищи под непосредственным действием огня, т. е. на костре или на очаге. Наряду с этими сосудами на Золотой косе найдены части простых горшков той же техники, по форме аналогичных цымлянским типа степных поселений. Как обыкновенные горшки, так и сосуды с ушками обильно украшены орнаментом, состоящим из горизонтальных бороздок, однолинейной и гребенчатой волны и пунктирных линий. Орнамент помещается не только на наружных стенках сосудов, но и по внутренней стороне отогнутого горла и по самому краю его. В последнем случае он часто состоит из защипов, вдавлин и нарезок (рис. 30).

Поселенке на Золотой косе представляет первый случай значительного количественного преобладания сосудов с внутренними ушками над другими видами керамики, найденными вместе с ними. До сих пор они были известны лишь по немногим единичным находкам, главным образом на Северном Кавказе,[66] а затем на городище Абоба-Плиска в Болгарии.[67] Материал Золотой косы дает возможность установить их связь с другими керамическими формами и, в частности, как было замечено выше, указывает на близость с горшками, сходными с типичными для степных поселений Цымлянского района. Однако последние представляют все же некоторые отличия, наиболее заметные в орнаментации. Здесь она не столь богата и разнообразна, как на Золотой косе; редко встречаются украшения по внутренней стороне венчика и по краю; на наружных стенках преобладает заполнение всей поверхности горизонтальными бороздками, вместо расположения их зонами, волнистый узор встречается не часто и однообразен. Все это указывает на отсутствие полного тожества между комплексами керамики степных городищ и поселения на Золотой косе.



Рис. 30. Сосуды с поселения на Золотой косе.

Сходство мотива внутренних ушек у сосудов с Золотой косы и у фрагмента Потайновского городища с подобными же приспособлениями [50] для подвешивания, встреченными у лепной керамики левобережного городища, дает основание для генетического и хронологического сближения этого рода сосудов в той и другой технике, а следовательно, и для сближения с лепною керамикою Цымлянских городищ керамики степных поселений, в целом изготовленной на круге. Сходство горшков последней группы, как в отношении качества глины, так и по форме и общему впечатлению от орнаментации, с изготовленными на круге горшками из могильников в Зливках[68] и сл. Покровской[69] на Донце, относящихся к Салтовской культуре, может послужить также доводом в пользу более раннего времени ее сравнительно со второю группою изготовленной на круге керамики Цымлянских городищ, по ряду признаков совпадающей с типами сосудов, обычных для русских курганов и городищ. Имеется возможность несколько точнее установить место первой группы изготовленной на круге керамики Цымлянских городищ и ее соотношение с керамикою других типов.

Исключив пока из рассмотрения сосуды с внутренними ушками, остановимся на горшкообразных формах керамики этой группы. Как было замечено, и на Цымлянских городищах, и на Золотой косе имеются сходные по форме сосуды этого рода, не говоря уже о сходстве изделий по составу глины. Часть из них отличается большими размерами, сильно выпуклыми боками и ничтожной высоты венчиком с закругленным и иногда утолщенным краем, круто отогнутым наружу. Фрагменты именно этого типа сосудов в находках на Цымлянских городищах оказались украшенными защипами по краю венчика. На Золотой косе, кроме этого мотива, по краям встречаются нарезки, вдавлины и пунктирный узор. Такие же, как по качеству теста, так и по форме, большие пифосообразные сосуды были найдены на городищах у ст. Каменской на Донце,[70] в Маяцком[71] и Верхне-Салтовском[72] городищах. Судя по указанным находкам этого вида, сосуды нужно признать свойственными поселениям салтовско-маяцкого типа.

В некоторых могильниках, связанных с этими поселениями, как было указано выше, встречаются небольшие горшки, формой и орнаментацией напоминающие цымлянские типа степных поселений. Бытовое значение их представлено гораздо полнее, чем в могильниках, в таком городище как Маяцкое, принадлежность которого к кругу памятников Салтовского типа доказывается не только наличием там могильника,[73] по формам погребения и инвентарю сходного [51] с Верхне-Салтовским, но и устройством укрепления[74] и находками на городище типично салтовских сосудов.[75] Среди находок на этом городище керамика в виде кувшинов и горшочков с черными блестящими поверхностями, обычная в погребениях Салтовского могильника, встречена в количестве, далеко уступающем числу фрагментов лепных или изготовленных на круге горшков. Судя по этому, последние имели значительно большее применение в обиходе поселения, оставившего этого рода могильники и городища, чем можно себе представить на основании подбора керамики в одних только погребениях. Имеются основания полагать, что и Верхне-Салтовское городище при внимательном изучении его керамического материала представит картину, сходную с Маяцким. И там окажутся не только большие серые пифосообразные горшки, уже имеющиеся в коллекциях с этого городища, но и горшки меньших размеров типа Маяцкого городища и могильника в Зливках. Широкое распространение сходных с ними горшков на городищах Северного Кавказа может подчеркнуть еще раз связь Салтовской культуры с Северным Кавказом и указывает, что и там было, примерно, то же соотношение между горшкообразною серою и шлифованною черною керамикою, что и в районе распространения могильников и городищ салтовского-маяцкого типа.

Если рассматривать горшки Салтовских городищ (Маяцкого городища) вместе с Цымлянскими типа степных поселений и с найденными на Золотой косе, то их можно разделить на три генетически связанные типа, отличающиеся, прежде всего, профилем венчика. У одного круто изогнутый в верхней части сосуд заканчивается невысоким, сильно расширяющимся кверху горлом, примыкающим к плечикам резко выраженным острым углом. У другого отгиб горла закругленный, но столь же резкий, как и у первого типа горшков. Ко второму близко примыкает третий тип горшка с более или менее ясно выраженной шейкой и почти горизонтально отогнутым краем. Первый тип преобладает па Маяцком городище и близко сходен с имеющимся там же типом лепных горшков; второй господствует на Золотой косе и встречается среди цымлянских находок; третий характерен для цымлянских поселений, в небольшом числе имеется на Золотой косе и в Маяцком городище. К нему же, кажется, относятся сделанные на круге горшки из могильников в Зливках и сл. Покровской. Таким образом, вариации формы горшка могут быть представлены в виде эволюционно-типологического ряда, хронологическое значение которого подтверждается соотношением различных типов в перечисленных выше местах находок.

Уже у первого типа горшков, кроме обычных нарезок по краю венчика, встречаются украшения боков в виде горизонтальных [52] бороздок. Изредка вместо них мы имеем ряд косых семечкообразных врезов, таких же, какие имеются и на лепных горшках Маяцкого городища. В орнаментации горшков второго типа, кроме горизонтальных бороздок, выступает пунктирный накол, гребенчатая и простая волна. Нарезки и вообще украшения по краю венчика встречаются реже, чем у предшествующей формы. Орнаментация по краю венчика у третьего типа почти совершенно исчезает; узор по стенкам преимущественно состоит из горизонтальных бороздок, из гребенчатой, реже однолинейной волны и пунктирных линий. Таким образом, в типологическом ряду цымлянская керамика занимает крайнее место и, видимо, хронологически является позднейшей по сравнению с Маяцкой и с найденной на Золотой косе.

Поэтому тем более странно наличие среди находок на Цымлянских городищах фрагмента сосуда, изготовленного на круге, с внутренними ушками для подвешивания, и непонятно его отношение к лепной керамике с такими же приспособлениями с городищ того же района. Сосуды с внутренними ушками вовсе неизвестны в инвентаре салтовского типа, в состав которого входят типологически наиболее ранние формы горшков того же рода, что и цымлянские. Они появляются в большом количестве на Золотой косе вместе с формами горшков второго типа. Однако, несмотря на сходство форм этих горшков с найденными в Маяцком городище, нельзя не отметить некоторого отличия их, прежде всего в отношении орнамента, более развитого, более богатого, чем где бы то ни было в пределах так называемой Салтовской культуры. Отличия, свойственные керамике Золотой косы, дают основание считать ее каким-то местным видоизменением керамики салтовско-кавказского типа с особым районом распространения, протяжение которого сейчас указать невозможно, но который, несомненно, захватил часть Северного Кавказа и, возможно, судя по некоторым намекам, простирался вдоль Азовско-Черноморского побережья вплоть до Болгарии. В каком отношении находятся свойственные Золотой косе сосуды с внутренними ушками к лепной керамике левобережного Цымлянского городища, где подобные приспособления для подвешивания внутри сосудов встречены в значительном количестве? Если принять во внимание, что среди сработанной на круге керамики Цымлянских городищ имеется всего один фрагмент сосуда с внутренними ушками и что типологически цымлянская керамика типа степных поселений более поздняя, по сравнению с золотокосской, то мы должны будем либо предположить, что между временем бытования на Цымлянских городищах лепной посуды и посуды, изготовленной на круге, существует хронологический перерыв, либо что техника гончарного производства на круге проникла в район Цымлянских городищ в то время, когда сосуды с внутренними ушками почти вышли из употребления. В последнем случае лепные сосуды Цымлянских городищ одновременны в целом или частично с изготовленными на круге горшками с внутренними ушками с Золотой [53] косы, но, сохраняя архаическую технику,[76] воспроизводят прототипы, одинаковые с образцами последнего поселения. Второе предположение мне представляется более вероятным потому, что в урочище Сороковые близ станицы Николаевской на Дону, ниже Цымлянской, в 1929 г. было открыто небольшое поселение с керамикою типа степных городищ, т.е. изготовленной на круге, и вместе е нею найдены фрагменты сосудов с внутренними ушками, единственные сделанные от руки. Находки на этом поселении показывают, что с внедрением гончарного круга и вместе с ним новых форм сосудов, относящихся к третьему типу по предложенной выше классификации, сосуды с внутренними ручками продолжали некоторое время бытовать на нижнем Дону и притом в старой технике исполнения. Таким образом, никакого перерыва в заселении между временем господства лепной техники и работы на круге не было. Цымлянские поселения представляют только то отличие, что здесь сосуды с внутренними ручками в небольшом числе продолжают изготовляться в новой технике, на круге так же, как это было ранее в поселении на Золотой косе.

Близость цымлянской керамики типа степных городищ с салтовскою подтверждается наличием здесь черной керамики со шлифованною поверхностью или с орнаментом из блестящих, слегка сдавленных полосок, напоминающей керамику, характерную для салтовских могильников и поселений. Фрагменты сосудов этого рода встречены и на Золотой косе и на всех поселениях Цымлянского района и поэтому с наибольшей вероятностью должны быть, причислены к группе керамики степных городищ, так как только свойственные ей формы серых горшков также встречаются на всех поселениях этого района и на Золотой косе. Невыразительность сравнительно небольшого количества мелких черноглиняных обломков, собранных на этих поселениях, не позволяет реконструировать целиком и со всеми деталями формы сосудов, частями которых они являются. Однако, с достаточной уверенностью можно утверждать, что большинство их принадлежит кувшинам. Довольно хорошо вырисовываются большие кувшины с широким выпуклым брюшком и невысоким расширяющимся кверху горлом, с двумя вяло изогнутыми круглыми ручками, прикрепленными одним концом к горлу немного ниже края, а другим к плечикам. Имеющимися фрагментами намечается также форма небольших одноручных кувшинов, тоже с выпуклым брюшком, но с относительно высоким горлом. Ручка и здесь прикрепляется к горлу ниже края. На одной из ручек маленького кувшина имеется налеп в виде сплюснутого шарика, помещенный в верхней части ручки, па ее изгибе. Некоторые кувшины были снабжены носиком. Другие фрагменты несомненно принадлежат горшочкам с выпуклыми боками, с низким, слабо отогнутым [54] венчиком. На Золотой косе встречены фрагменты горшочков с высоким воронкообразным горлом. Орнаментация фрагментов (рис. 31) большей частью состоит из параллельных слегка вдавленных блестящих полосок или из решетки, образованной такими же полосками. Встречены украшения из вертикальных полос, состоящих из рядов параллельных линий, и из решетчатого узора, заполняющего пространство между полосами. На некоторых фрагментах имеется широкий горизонтальный желобок, разделяющий решетчатый орнамент от узора из вертикальных линий или орнаментированную часть сосуда от гладкой. Значительно реже встречается линейно-врезанный узор. На одном фрагменте он состоит из ряда концентрических дуг, нанесенных гребенчатым инструментом, на других имеется гребенчатая волна. Фрагмент с Золотой косы украшен полосою, разбитою на треугольники, заштрихованные в разных направлениях. Все эти виды врезанного узора встречаются нередко в сочетании с блестящими полосками.



Рис. 31. Фрагменты керамики Цымлянских городищ.

Черный цвет рассматриваемой группы керамики получается в результате особого обжига, при котором вследствие искусственного накопления углерода происходит процесс восстановления металла в глине. Блестящая поверхность или блестящие полоски орнамента образуются путем шлифования гладким камнем еще до обжига. В отдельных случаях встречаются и красноглиняные сосуды [55] того же качества глины и также с шлифованною или орнаментированною блестящими полосками поверхностью, как и черные. По-видимому, процесс обжигания их не доведен до той степени, которая характеризуется черным цветом с металлическим отливом. Посуда этой весьма высокой техники обжига, преодолевшей основной недостаток красного обжига — способность сосудов пропускать воду, появляется довольно рано, широко распространена в памятниках Гальштатта и сохраняется и в последующее время. В Юго-Восточном крае сосуды с шлифованными поверхностями или полосками орнамента часто встречаются в курганах сарматской эпохи,[77] а затем в несколько видоизмененных, огрубевших формах они обычны в погребениях и городищах салтовского типа[78] и в сходных с ними могильниках Северного Кавказа вроде Песчанки,[79] Чми, Кумбулты, Балты и других.[80] В последних в большом количестве встречаются небольшие пузатые одноручные кувшины[81] и горшочки,[82] сходные с цымлянскими, но ни из района распространения могильников Салтовского типа, ни с Северного Кавказа мне неизвестны двуручные кувшины с воронкообразным горлом. Что касается орнамента, то узор из параллельных или решетчатых блестящих полосок, а равно и мотив разбивки поверхности вертикальными полосами на части, заполненные узором другого рода, встречаются на сосудах как могильников салтовского типа, так и Северного Кавказа.[83] Имеются там и ручки с украшенной рядом поперечных полосок[84] наружною поверхностью, такие же, как найденные в Цымлянских городищах и на Золотой косе, и горизонтальные желобки, опоясывающие сосуд и отделяющие иногда орнаментированную часть его от гладкой.[85] Врезанный орнамент в виде однолинейной или гребенчатой волны также не редок, особенно среди керамики Северного Кавказа. Следует отметить группу кувшинов из Даргафса и Лизгора,[86] украшенных гребенчатым волнистым или пунктирным орнаментом, близко напоминающим характерные мотивы на сосудах с Золотой косы.

Все черноглиняные фрагменты Цымлянских городищ, а равным образом и Золотой косы, несомненно, принадлежат сосудам, сработанным на гончарном круге. По мнению Покровского,[87] салтовская керамика этого рода изготовлялась не на круге, а при помощи [56] правила. Однако, многие рассмотренные мною типично салтовские сосуды имеют на стенках с внутренней стороны легкие непрерывные горизонтальные штрихи, какие получаются при выравнивании и сглаживании стенок во время свободного вращения сосуда, т. е. при работе на гончарном круге. Бессистемность исследований как могильников собственно салтовского типа, так и близких к ним северо-кавказских, неполнота и неточность отчетов, распыленность коллекций и полная невозможность во многих случаях восстановить погребальные комплексы чрезвычайно затрудняют изучение этой керамики в ее хронологических и локальных видоизменениях. В частности, было бы весьма важно уловить в изготовлении сосудов момент перехода от одной гончарной техники к другой. Если керамика типа степных нижнедонских поселений действительно является видоизменением салтовско-кавказской, то она относится к периоду полного господства гончарного круга, полного вытеснения лепной техники, т. е. она более поздняя сравнительно с теми стадиями видоизменения керамики, для которых характерна лепная или смешанная техника гончарства.

Здесь же уместно добавить, что среди находок на Золотой косе имеются фрагменты, но уже не черноглиняных, а красных кувшинов с цилиндрическими рыльцами на плечиках. Эти кувшины сходны с кувшинами, находимыми на Северном Кавказе.[88] Отсюда же происходят хранящиеся в Таганрогском музее один целый кувшинчик, покрытый плохим красным лаком или краскою, и верхняя часть другого, с носиком в виде закругленно выступающего края, образованного сильно вогнутыми внутрь верхними частями стенок горла. На ручке, в месте прикрепления ее к краю горла, сверху имеется тонкий, овальный, слегка вогнутый налеп. Кувшины, аналогичные со вторым, встречаются в Салтовском могильнике.[89] Оба типа известны среди находок в Херсонесе и, по-видимому, в составе «салтовского» инвентаря представляют образцы византийского импорта.

Основным типам сделанной на гончарном круге керамики той группы, которая свойственна левобережному и Потайновскому городищам, легко подыскать многочисленные аналогии среди горшков, найденных в русских курганах и городищах XI—XII вв. В числе других там встречаются горшки с отогнутым краем венчика, с желобком по закраю с внутренней его стороны и прямогорлые с слегка намеченной шейкой или без нее. И те и другие также украшены однолинейной волной и горизонтальными бороздками. Указанное сходство может быть сопоставлено с наличием в инвентаре левобережного Цымлянского городища значительного количества предметов, обычных среди русских вещевых комплексов, относящихся к тому же времени. Все это вместе взятое может служить основанием для предположения о тесной связи Цымлянских [57] городищ около XI в. с Русским государством, в частности с Киевом, откуда происходят некоторые из предметов, найденных в левобережном Цымлянском городище: кресты, монеты, шиферные пряслицы.

Однако, в такой же связи окажется и первая группа изготовленной на круге керамики Цымлянских городищ, если за основу сближения принять волнисто-линейный орнамент, издавна считающийся специально славянским.[90] Описывая относящиеся к этой группе сосуды, найденные в могильнике в Зливках, В. А. Городцов прямо заявляет, что «большинство из них служит лишь имитацией славяно-русских глиняных горшков Средней России»,[91] а Минаева, публикуя горшок с волнисто-линейным орнаментом, найденный в погребении в Сталинграде, считает это достаточным основанием, чтобы говорить о славянских поселениях на Волге.[92]

В керамике типа степных поселений для украшения применяются те же орнаментальные элементы, что в славянской и русской, но общее впечатление от орнамента получается иное. Характерной чертой орнаментации этого типа следует признать прежде всего сплошное заполнение поверхности сосуда и широкое применение горизонтально-линейного узора. Обращает на себя внимание также помещение орнамента на внутренней стороне отогнутого горла, почти неизвестное у славянских сосудов. Если рассматривать эту группу керамики вместе с найденной на Золотой косе, то необходимо отметить широкое употребление образующих различные фигуры пунктирных линий как в виде самостоятельного узора, так и в сочетании с волнистым и линейно-горизонтальным узорами. В этом отношении керамика эта напоминает орнаментацию болгарской и отчасти красноглиняной татарской керамики, известной по городищам средней и нижней Волги.[93]

Несомненно, что волнистый узор характерен для западно-славянской керамики. Во всех местностях Германии, которые были заняты славянами, в нижних слоях городищ встречаются грубые прямостенные горшки, сделанные без помощи гончарного круга, но уже украшенные врезанной волной, вовсе не известные в Западной Германии, где славян никогда не было. С другой стороны, можно указать ряд местностей, которые славянами и русскими в древности не были заселены, но где волнистый узор на керамике также встречается с давнего времени. К числу их прежде всего надо отнести Кавказ, Юго-Восточную Россию и Среднюю Азию.

Вопрос о происхождении волнистого орнамента в отношении «славянской керамики ставился неоднократно. Одни высказывали [58] предположения о происхождении его с Востока,[94] другие полагали, что он заимствован из провинциальной римской керамики.[95] Действительно в местной керамике римского времени волнистый орнамент встречается довольно часто, но далеко не везде (главным образом в восточноевропейских провинциях). В самой же Италии в римское время врезанный волнистый орнамент не наблюдался, и лишь единичные примеры украшения этого рода известны из Римской Галлии и Британии.[96] Вместе с тем можно указать множество примеров употребления волнистого орнамента задолго до римского времени.[97]

Не касаясь волнистого орнамента, нанесенного краскою, известного в древнейшей керамике Гиссарлика, Микен, Тиринфа, Кипра-Этрурии, а также Элама, следует заметить, что врезанная волна, выступая время от времени в различных культурах периода употребления бронзы, с совершенной определенностью различима уже в эпоху Гальштатта. Преимущественное распространение волнисто-линейного узора, во все время его существования, в Центральной Европе, подмеченное Маевским, привело последнего к отрицанию заимствования этого мотива славянами от кого бы то ни было. Волнистый узор может быть рассматриваем как прямое наследство древнейшего населения этой части Европы.[98]

Едва ли нужно прибегать к теории заимствования от римлян или от славян для объяснения появления волнистого орнамента на керамике Кавказа, тем более, что и здесь, по крайней мере в Закавказье, древность этого мотива далеко превышает время, с которого начинается воздействие римской и, тем более, русской культуры. В качестве примера употребления волнистого узора в Закавказье можно указать на керамику могильников Кизыл-Ванка, Кизыл-Кала,[99] на сосуды из кургана Гюльлик Даг.[100] В Юго-Восточной России волнистый орнамент довольно часто встречается на так наз. сарматской местной керамике римского времени. Однако связывать его распространение с римским влиянием неправильно хотя бы уже потому, что на привозной керамике этот узор встречается очень редко и лишь на поздних образцах, происходящих, по-видимому, из Боспора, производство которого, рассчитанное на варварский рынок, издавна изобилует туземными мотивами.

Вероятно, вследствие неудобств вычерчивания волнистой линии [59] без свободного вращения сосуда на круге на местной лепной керамике римского времени эта линия получалась крайне неправильной зигзагообразной формы. В других образцах лепной керамики этого же времени орнамент, напоминающий волну, образован отдельными дугами, вычерчивание которых более соответствует прерывающемуся движению сосуда вокруг собственной оси без помощи круга.

Таким образом, как в Центральной Европе, так и в юго-восточной части Европейской России, мотив волнистой линии был известен значительно ранее бытового усвоения гончарного круга. Широкое распространение его, однако, относится и там и здесь лишь ко времени вытеснения посуды, сработанной от руки, посудою, изготовленной на круге.

В самом деле, вычерчивание волны, также как и параллельных горизонтальных бороздок по стенкам сосуда, легко выполнимо только при использовании равномерного непрерывного вращения сосуда на гончарном круге и крайне затруднительно при формовке на неподвижной или не вращающейся свободно на постоянном центре основе. В данном случае яснее, чем во всяком другом, сказывается связь орнаментации с техникою производства. Только вслед за усвоением гончарного круга древний мотив волны приобретает широкое употребление, оттесняя все другие мотивы или даже совершенно вытесняя их.

Уже в древнейших примерах волнистый орнамент является то однолинейным, то многолинейным, причем последний наносится многозубчатым инструментом — гребешком. Лучше других известная раннесредневековая керамика Центральной Европы представляет значительное разнообразие декоративных мотивов, в состав которых входит волна.[101] Наряду с однолинейной волной встречается гребенчатая, часто расположенная не горизонтальными полосами, что обычно в позднейшей керамике, а вертикальными, украшающими верхнюю часть сосуда. Этот мотив теснейшим образом связан с гребенчатым же прямолинейным узором, полосы которого сочетаются с волнистым или образуют самостоятельный узор на той же, части сосуда в виде ромбов, полученных пересечением прямолинейных полос; промежуточное место между прямолинейным и волнистым орнаментами занимает орнамент дуговой, также большей частью гребенчатый. Дуги, расположенные рядом одна с другой, опоясывают сосуд по плечикам, при этом иногда каждая дуга бывает пересечена вертикальною полоскою. В дальнейшем под влиянием техники работы на круге орнамент делается все более и более непрерывным, расположенным горизонтально, и ограничивается волнистыми, иногда перекрещивающимися между собой полосами или даже просто параллельными бороздками. Ch. Albrecht считает признаком орнаментации позднейших типов славянской керамики [60] свободу в нанесении узора, сказывающуюся в характерных неправильностях, в отсутствии замкнутости, в разрывах орнаментального ряда и в употреблении отдельных его частей в качестве самостоятельного мотива, причем все эти свойства орнаментации Ch. Albrecht ставит в связь с эволюцией гончарной техники на круге.[102] Диалектика развития формы орнамента, таким образом, опять приводит его к разложению на отдельные элементы, качественно, однако, отличные от исходных. Новая форма орнамента связана уже не с неподвижностью украшаемого сосуда, а с чрезмерно быстрым вращением его на круге, при котором замкнутый орнамент распадается на части.

Раскопки городищ в Германии[103] дали прекрасный материал для стратиграфического изучения эволюции славянской керамики. В верхнем слое были найдены черепки хорошо обожженных, сделанных на круге сосудов с четким профилем и с сильно отогнутым краем, украшенные по большей части горизонтальными бороздками. Они близко напоминают типы горшков, свойственные русским курганам XI—XII вв. Второй слой дал черепки высоких сосудов со слабо выраженным брюшком и мало отогнутым венчиком, с орнаментом из врезанной решетки или волны. Нижний слой содержал сосуды, сделанные без круга, с почти прямым краем, но также иногда украшенные зигзагом или решеткой. Черепки, подобные последним, Шухард датирует временем около VIII в.[104]

Обращаясь к керамике русских курганов и городищ X—XII вв., мы найдем в орнаментации их наряду с горизонтально-линейным узором наличие и однолинейной и гребенчатой волны. В орнаментации этих горшков нельзя не заметить сравнительной скромности и бедности, сказывающейся в большой простоте как в расположении и сочетаниях волнистых линий, так и в преобладании однолинейной волны. Это сказывается и в незначительности места, которое волна занимает на сосудах, уступая его или гладкой поверхности или линейно-горизонтальным бороздкам. Примерно то же наблюдается и в западно-славянской керамике того же времени.[105]

Таким образом, основные линии видоизменения западнославянской и русской керамики как будто бы совпадают, с тем лишь различием, что древнейшие системы славянской орнаментации слабо представлены на территории СССР. В тех случаях, где можно проследить непосредственную смену лепной керамики керамикою, сработанною на круге, первая по характеру орнаментации отличается от западно-славянской той же техники, а вторая при этом выступает с орнаментацией, далеко не одинаковой в разных [61] местностях. По-видимому, различие последней отчасти находится в зависимости от времени усвоения гончарного круга и вместе с ним тех или других форм сосудов и орнаментации их. Совершенно естественно, что при скрещении новых форм с типами сосудов старой техники образуются различные отклонения от основной линии видоизменения изготовленной на круге керамики, разбивающие ее на особые территориальные группы, различающиеся одна от другой.

В качестве примера замены одной техники гончарства другой можно указать на Смоленские курганы, где сосуды, сделанные без гончарного круга из плохой глины, смешанной с кварцем, обыкновенно имеющие невысокий прямой или слабо отогнутый венчик, а иногда и вовсе не имеющие венчика, украшенные чеканным зубчатым орнаментом и изредка неправильной волной, вытесняются сосудами, сработанными на гончарном круге, хорошо обожженными, красного цвета и хорошего состава глины. Форма их отличается стройностью, верх заканчивается отчетливо профилеванным отогнутым венчиком. Обычная орнаментация состоит из рядов параллельных бороздок и гребенчатой волны. Сизов указывает на сходство этих сосудов с западно-славянскими,[106] но не ранних, а более поздних типов. Действительно, только немногие из них могут быть сопоставлены по своим формам и орнаментации с той группой западно-славянской керамики, которая германскими археологами обозначается вторым стилем. Еще более интересный пример того же процесса представляют Роменские городища,[107] где наряду с отмеченными выше лепными сосудами встречены сосуды, сделанные на круге, богато украшенные гребенчатой волной, близко напоминающей орнамент на керамике в Zerniecch dolnih,[108] городища Германии и Чехии,[109] могильники Венгрии[110] и другие места, откуда известна древнейшая так наз. славянская керамика этой же техники. Особенно любопытно, что керамика этого типа в городище Монастырище найдена, по словам Макаренко, в печи одной землянки вместе с лепной.[111] Как в примере с гнездовской керамикою, так и здесь между временем бытования той и другой техники не может быть проведена резкая4 хронологическая грань и, судя по целому ряду указаний, лепная техника применялась и после проникновения гончарного круга, причем с ее помощью пытались воспроизводить мотивы, свойственные более высокой ступени гончарного мастерства.

В Роменских городищах сосуды, изготовленные на круге, появляются в иных формах и с другим строем орнамента, чем в [62] Гнездове. Они ближе отвечают ранним типам западно-славянской керамики так наз. второго стиля. Время Роменских городищ Макаренко определяет VI—VIII вв.[112] Однако, если принять за основание датировку соответствующей западно-славянской керамики, сосуды Роменских городищ, изготовленные на круге, придется отнести ко времени после VIII в. Спицын датирует Роменские городища IX в.[113]

Можно было бы указать еще целый ряд примеров замены керамики одной техники сосудами другой техники, но и приведенных достаточно, чтобы видеть, что вытесняющая лепную керамику керамика, сработанная на круге, не начинает в том и другом районе заново выработку системы орнаментации, равно как и формы сосудов, а воспроизводит те из них, которые характерны для данного этапа в развитии техники гончарного мастерства.

Несомненно, что процесс внедрения новой гончарной техники связан с серьезными изменениями в экономическом и социальном быту населения той местности, где он наблюдается, и, во всяком случае, означает уже ясно выявившуюся дифференциацию общественного труда, выделение гончарства из домашнего производства в самостоятельное ремесло со специальным, хотя и несложным оборудованием и с работою на обмен. В связи с развитием массового характера этого производства с течением времени происходит обеднение и, так сказать, «стандартизация» орнамента.

Но если сделанная на круге керамика, появляясь в разных местах в разное время, тем не менее обладает более или менее общими хронологическими признаками, позволяющими различать по формам и орнаментации сосудов, сменяющих лепную керамику, и хотя бы приблизительное время замены в каждом данном месте одной техники гончарного производства другой, то из этого следует, что гончарный круг не изобретался в каждом из этих мест самостоятельно, а заимствовался со стороны вместе с теми формами керамики, какие господствовали при данном уровне развития гончарного производства. Только при таком допущении можно объяснить появление взамен ленных сосудов в Роменских городищах горшков так наз. второго стиля, в Гнездове преимущественно третьего стиля, а в других местах еще более поздних вариантов изготовленной на гончарном круге керамики. Обычный для буржуазной археологии прием объяснения подобного рода явлений при помощи миграций привел бы к констатированию расселения славян по Восточной Европе вместе с гончарным кругом. Нечто подобное, действительно, имело место. Однако мы имеем в виду не славянскую миграцию, а распространение власти русского феодализма, захватывавшего все новые и новые земли и в процессе их русификации влиявшего на изменения не только в области социально-экономических отношений, но и в технике некоторых [63] производств. С этой точки зрения удовлетворительно объясняется распространение гончарного круга и керамики, соответствующей разным этапам в развитии гончарного производства, а вместе с тем и волнисто-линейного орнамента в Поднепровье, по Верхней Двине, в Приладожье, по верховьям Волги и по Оке, но не в юго-восточной части, в Придонье и на Северном Кавказе. Распространение гончарного круга в последних областях необходимо рассматривать вне связи с образованием русского феодального государства, так как сделанная на круге керамика появляется в комплексах салтовско-маяцкого типа, в нижнедонских поселениях и на Северном Кавказе раньше, чем в русских курганах и городищах.

А. В. Арциховский, критикуя мнение А. А. Миллера о том, что керамика с волнисто-линейным орнаментом, как один из элементов культуры, обычной на Северном Кавказе, не может считаться специально славянской по усвоению,[114] «перебирает авторитеты, доказывающие славянское заселение Дона и Таманского полуострова на заре русской истории», а, следовательно, как полагает сам критик, и проникновение этого мотива орнаментации на Дон и Северный Кавказ вместе со славянским расселением.[115] В заключение А. В. Арциховский совершенно правильно замечает, что «археологу так же опасно пренебрегать историческими данными, как историку данными археологическими»,[116] но это замечание обращается против самого критика, так как археологу еще опаснее пренебрегать археологическими данными.

Заселение Дона, а тем более Кубани славянами и появление вместе с ними волнисто-линейного орнамента представлялось бы вероятным только в том случае, если бы «славянская» керамика этих мест датировалась более поздним временем, чем, скажем, поднепровская, где славяне, согласно всем перечисленным Арциховским авторитетам, поселились ранее, чем на Дону. На самом же деле волнисто-линейный орнамент в Поднепровье не древнее, чем на керамике Дона, где он восходит к формам еще сарматского периода и где гончарный круг распространяется не позже IX в. На Кубани он распространяется еще ранее, тогда как в Поднепровье господство сделанной на гончарном круге керамики относится только к X в. и даже к его концу.

Главнейшим основанием для гипотезы раннего заселения Дона славянами являлись два сообщения арабских писателей: сообщение Баладури и сообщение Табари. Аль-Валадури писал в 60-х годах IX в. и сообщил о походе арабского полководца Марвана в землю хазар и о набеге его на живших там славян, из которых 20 000 оседлых людей были им захвачены в плен.[117] Табари писал в начале X в. По его словам, Марван с громадной армией пришел в хазарский [64] город Самандер, где жил царь хазарский. Каган бежал, а Марван отправился дальше, и, оставив город позади себя, расположился лагерем при славянской реке, напал на жилища неверных, убил их всех и разрушил 20 000 домов.[118] Война Марвана с хазарами относится к правлению халифа Гишама, к середине VIII в. Связанное с нею упоминание о славянах является одним из древнейших в арабской литературе. Сравнивая эти два разновременные рассказа о походе Марвана, следует отметить, что в первом из них говорится о нападении Марвана на славян, но не указывается, в какой части обширного хазарского государства они жили; во втором, наоборот, говорится о славянской реке, возле которой находились жилища неверных, но зато нет и намека, что эти неверные были славяне. Ибн-Хордадбек, писатель второй половины IX в., под славянской рекой подразумевает Волгу.[119] Ибн-Хаукаль, по свидетельству Идриси, называет Волгу русской рекой.[120] На Масудивой карте Европы Дон соединен с Волгой в месте их наибольшего сближения.[121] Вообще представление о Доне, как одном из рукавов Волги, было не чуждо арабским географам.[122] Перечисляя реки, впадающие в Черное море, Масуди называет текущий с севера Танаис. «Берега ее, — пишет он, — обитаемы многочисленным народом славянским и другими народами, углубленными в северных краях».[123] Таким образом получается, что славянская река есть Дон, а неверные, на которых напал Марван, жившие на Дону, славяне. В подтверждение этого заключения ссылаются еще на показание Иби-Аль-Факиха, который, говоря о Кавказе, сообщает, что горы, находясь в соседстве с греческой страной на границе Алан, доходят до областей славянских, и упоминает о каком-то «роде славян» в горах.[124]

Первые сомнения в точности известий, связанных с походом Марвана, были высказаны еще Гаркави, который считал «весьма невероятным и даже невозможным, чтобы арабский полководец проник так далеко на север, до стран славянских племен», так как Гаркави не сомневался, что никаких славянских поселений ни на Нижней Волге ни на Дону в то время не было и быть не могло. «Что касается славян, находившихся в самой Хазарии, — писал он, — то они жили, по свидетельству других писателей, в столице Итиле», о нападении на которую не умолчали бы рассказчики о победах Марвана, если бы это имело место. Далее он приводит третий рассказ о том же походе Марвана Шебседдина Дагоби, который вместо славянской реки в рассказе Табари называет реку Альзам, [65] в которой Доссон признал Алазан. «Противоречия же всех трех писателей в описании этого события, при молчании других арабских историков о пленении славян, дают нам право, — заключает Гаркави, — подвергнуть сомнению весь этот пункт». Единственную уступку, какую он считает возможным сделать в пользу исторической достоверности известия о славянах, это допустить, что в войске кагана была дружина славян, часть которой Марвану удалось взять в плен (Валадури) или побить на месте (Табари). Во всяком случае, число в 20 000 он считает преувеличенным.[125]

Арабы познакомились со славянами через Византию и называли их тем именем, каким они обозначались в Византии. Совершенно несомненно, что во всех древнейших известиях арабских писателей о славянах, когда последние локализованы, речь идет о славянах западных и южных; что же касается Восточной Европы, то здесь арабы знают не славян, а Русь. Древнейшие арабские упоминания славян у Аль-Фазари, писавшего в VIII в., относятся к западным и южным славянам.[126] То же можно заметить и относительно сообщений о славянах, какие имеются у арабских географов первой половины IX в. (Аль Казьби, Аль-Фаргани, Аль-Хоррами).[127] С другой стороны, первое же известие о русских, относящееся к третьей четверти IX в., называет их племенем славян (Ибн-Хардадбек), а вместе с тем и Волга, по которой русские купцы приходят к Каспийскому морю, обозначается славянской рекой.[128] Однако, Ибн-Фадлан в первой четверти X в. к славянам причислил и волжских болгар.[129] Гаркави в связи с этим замечает, что «наименование славян служило у него географическим термином для обозначения жителей Северо-Восточной Европы».[130] Еще решительнее высказывается по этому вопросу Вестберг. Он полагает, что название «сакалиба» вообще употреблялось арабскими писателями в смысле румянолицых, голубоглазых, русоволосых народов, что ускользало от внимания ученых, занимавшихся разработкой восточных источников о славянах. Далее, говоря об известиях Ибн-Хардадбека, он замечает, что этот автор разумеет под славянами вообще народы Северной Европы, славян в указанном выше широком смысле этого слова. В подтверждение своей мысли Вестберг перечисляет ряд арабских писателей, называвших «сакалиба» (славянами) немцев, а Скандинавский полуостров — островом славян.[131]

С мнением Гаркави и Вестберга о географическом, а не этническом значении термина «сакалиба» трудно согласиться. Подведение под него немцев свидетельствует только о плохом знании арабскими географами этнического отношения между разными племенами и [66] народами Европы, но отнюдь не указывает на отсутствие в слове «сакалиба» этнического содержания. Ибн-Адари и Маккари могли ошибочно считать Оттона царем славян, а Масуди мог относить к славянским племенам немцев и саксов, но из этого еще не следует, что арабские писатели вообще не различали немцев и славян и называли их наряду с другими народами Центральной и Восточной Европы одним общим наименованием «сакалиба». Точно также наименование волжских болгар славянами может быть объяснено тем смешением их с болгарами дунайскими, какое нередко встречается у арабских писателей (напр., у Масуди и Истахри). Словом, арабы знали славян как особое этническое образование точно так же, как знали их греки, издавна различавшие славян от антов. Спрашивается, каким образом наименование определенно локализованной этнической группы оказалось перенесенным на обозначение населения, находящегося за ее границей? Имела ли здесь место действительно славянская колонизация на восток или только распространение обозначения на более широкий этнический комплекс? Если верно последнее предположение, то чем вызвано это расширение в объеме понятия?

Как известно, византийские писатели VI в. различали славян и антов, разделяемых течением р. Днестра. Последние локализуются в местности, в которой позднее оказываются южнорусские племена.[132] Это дает возможность связать тех и других между собой. Исчезая со страниц византийских хроник с VII в., анты позже замещаются Русью. Отрезанная от антов славянским барьером на Дунае, Византия к VII в. потеряла их из поля зрения, и наименование антов навсегда исчезает со страниц истории. Естественно, что с новым расширением связи Византии с северным Причерноморьем, населявшие Поднепровье племена, близкие, по словам Прокопия, по языку со славянами,[133] были подведены под одно наименование с последними, выделяясь и обособляясь не этническими признаками, а политической организацией в Русское государство. Выделяя племена, говорящие на «славянском» языке: полян, древлян, новгородцев, полочан, дреговичей, северян, бужан, волынян и противопоставляя им чудь, мерю, весь, мурому, черемис, мордву, пермь, печеру, ямь, литву, земголу, корсь, норому, либь, которые «суть свой язык имуще»,[134] летописец не только констатировал этническое разделение внутри Русского государства, но и тесную связь между группою племен, объединенных им общностью «славянского» языка, очевидно возникшую много ранее начала XII в., к которому относится составление летописи. Рассматривая эту языковую общность исторически, т. е. не как изначально данную, а как образовавшуюся в результате взаимной связи разных племен в процессе их совместного социально-экономического развития, мы найдем [67] в археологическом материале данные не только для оправдания такого представления, но и для его конкретизации во времени и пространстве. Не отвлекаясь аргументацией этого положения, следует заметить, что археологические данные о VIII—IX вв., к которым относятся сведения о славянах на Дону в арабских источниках, выявляют картину исторически сложившегося культурного своеобразия юго-восточного степного района, западного Поднепровского и волго-окской лесной полосы. Это локальное своеобразие, уходящее глубокими корнями в предшествующую историю каждой из этих областей, не дает ни основания ни права разрывать очертания их границ независимыми от них этническими объединениями, а, следовательно, и распространять русь или славян на восток за пределы специфического своеобразия памятников, свойственных бесспорно древнерусским областям. Сведения же арабских географов о славянах в Хазарии могут быть объяснены и без неоправданного бесспорными фактами поселения славян на Дону, если мы примем во внимание, что обозначение руси славянами было заимствовано из Византии не только киевским летописцем, но и арабскими географами, и по причине слабого знакомства последних с этнографией Восточной Европы употреблялось ими не всегда удачно, как показывает пример Масуди, отнесшего к славянам волжских болгар. К тому же в составе Русского государства были и собственно славяне, о чем свидетельствуют и арабские писатели в перечислении трех племен Руси[135] и русская летопись, — славяне новгородские. Хотя, как заметил Гаркави,[136] область последних арабы обозначают в отличие от страны и народа «сакалиба», западных славян, — Славией, было бы все же неправильно искать у арабских писателей строгого проведения этого различия. Так же нелепо было в сочетаниях «русь» и «славяне», какие встречаются у них в ряде случаев, видеть не то же самое, что мы находим и в русской летописи, сопоставляющей «русь» и «славян» как племенные и социальные подразделения внутри Русского государства.

Третья большая группа керамики, представленной на городищах Цымлянского района, состоит преимущественно из обломков красноглиняных амфорообразных сосудов. Так как сосуды этого рода по размерам значительно превышают горшки, от каждого из них остается большее количество фрагментов, чем от последних. Для выяснения действительного соотношения тогой другого рода керамики мы сопоставляли числа не всех фрагментов этих двух типов сосудов, найденных на отдельных участках городищ, а лишь их венчиков. Учитывая вместе с тем, что окружность венчика горшка в среднем в четыре раза больше окружности горла амфоры и что, следовательно, один горшок может дать примерно во столько же раз большее количество фрагментов венчика, чем амфора, и поэтому, приравнивая один осколок венчика амфоры к четырем фрагментам [68] венчиков горшков, мы убеждаемся в том, что красноглиняная амфорообразная керамика в быту жителей Цымлянских городищ занимала сравнительно скромное место, несмотря на бросающееся в глаза при простом осмотре громадное количество подъемного материала этого рода, особенно на левобережном городище.



Рис. 32. Фрагменты амфор Цымлянских городищ.

Несмотря на отсутствие среди находок целых красноглиняных сосудов и на незначительную величину большинства фрагментов, можно установить наличие нескольких разновидностей амфор и в общих чертах реконструировать их формы. Судя по фрагментам горловин с частями ручек и по изгибу отдельно найденных ручек, все амфорообразные сосуды Цымлянских городищ можно разделить на два вида. Один вид характеризуется сравнительно высоким горлом и ручками, расходящимися от верхней части его в стороны, а затем падающими вниз закругленным изгибом (рис. 32), другой вид характеризуется низким горлом, с ручками, крутые изгибы которых поднимаются над его краем (рис. 33). Обращает на себя внимание значительное разнообразие форм ручек. Встречены ручки толстые, круглые, интенсивно красного цвета, сделанные из хорошо очищенной глины, и более или менее уплощенные, снабженные иногда вдоль верхней поверхности одним или двумя желобками. В отношении глины и обжига оба типа совершенно аналогичны. Близки ко второму весьма широкие (до 0,1 м) и плоские ручки также иногда с легкими желобками вдоль верхней поверхности, но не столь четкие по форме, расплывчатые. Качество глины их хуже; цвет теста мутно-оранжевый или коричневатый. Четвертую группу образуют ручки неправильной формы, обычно с выступающим ребром вдоль верхней поверхности, подчеркнутым легкими желобками по бокам, расположенными большей частью асимметрично в отношении к очертанию поперечного профиля. Характерным признаком их являются также треугольные глубокие врезы у [69]



Рис. 33. Амфоры левобережного и Потайновского городищ.

основания, а иногда и в месте прикрепления к горлу. Цвет их оранжевый, глина на вес легкая. Встречаются они исключительно у амфор с высоким горлом. Фрагменты стенок амфор, по качеству глины и обжига соответствующие тому или иному типу ручек, различаются, кроме того, характером обработки поверхности. Наряду с совершенно гладкими встречены покрытые сплошь горизонтальными врезанными линиями. На одних фрагментах эти линии широкие, расположенные довольно редко одна от другой, на других, наоборот, они узкие и глубокие, тесно покрывающие поверхность. Выделяются также фрагменты, главным образом части, примыкающие к горлу, или плечики, украшенные зонально расположенными полосами волнистых или горизонтальных линий, нанесенных многозубчатым инструментом — гребешком (рис. 34). Фрагменты закругленных днищ, наряду с полным отсутствием плоских, определяют форму нижней части амфор. Между прочим, на них хорошо прослеживается способ изготовления этой части амфор путем слепления оборотов сплющенного валика из глины, изгибающегося в виде спирали от центра, снаружи обозначенного обычно небольшим, иногда кольцеобразным углублением. Несглаженные внутренние стенки, особенно часто у горла, через узкое отверстие которого невозможно



Рис. 34. Амфора Потайновского городища. [70]

просунуть руку, указывают, что подобным же образом лепились и другие части амфор. Многие фрагменты стенок средней части их имеют, однако, следы формовки на круге: поверхности их как внутренние, так и наружные настолько сглажены, что всякие следы «наращивания»[137] стенок путем налепа концентрически или спирально валиков из глины исчезли. Таким образом, можно с достаточной уверенностью полагать, что амфоры изготовлялись на круге по частям, которые затем соединялись вместе.

На степных Цымлянских городищах найдены части только одного типа амфоры, а именно, сравнительно высокогорлой амфоры, с ручками, расходящимися в стороны от верхней части горла почти от самого края и вялым изгибом падающими на широкие бока (рис. 32 и 34). Форма ручек отличается теми особенностями, которые были указаны выше в качестве характерных для четвертой группы их. Тело этого типа амфор, по-видимому, яйцевидное с сильно расширенной верхней частью. Поверхность его гладкая; по плечикам встречаются украшения в виде полос из горизонтальных или волнистых гребенчатых линий. Амфоры этого типа, таким образом, являются характерными для комплекса керамики степных поселений Цымлянского района, а следовательно, одновременными с типичными для этих поселений серыми горшками и черноглиняными кувшинами. Так же, как и обе последние группы керамики, они встречены на всех Цымлянских городищах. Фрагменты этого типа амфор найдены и на поселении у Золотой косы. Но в значительно большем количестве там имеются части амфор, несколько отличающихся от рассмотренного типа. Они стройнее, горло их выше и заканчивается хорошо выраженным отогнутым венчиком, ручки прикреплены к горлу значительно ниже края, изгиб их более четкий. В целом виде такие амфоры имеются в Новочеркасском музее из числа шестнадцати, найденных в окрестностях стан. Великокняжеской (Пролетарской), близ Маныча при проведении железной дороги от Сталинграда (Царицына) до Тихорецкой (рис. 35, 2). Все они оказались наполненными каким-то смолистым веществом.[138] Близкие по форме амфоры известны также из Верхне-Салтовского[139] (рис. 35) и Маяцкого городищ.[140] Они имеют также высокое горло, заканчивающееся венчиком, расходящиеся от горла в стороны ручки, угловатым перегибом опускающиеся на более узкие, по сравнению с выше рассмотренными формами, плечи. Тело их длиннее и в целом они стройнее, чем манычские и тем более цымлянские амфоры. Существенной деталью является обработка поверхности тела салтовских амфор горизонтальными желобками, являющимися, [71] в сущности, несглаженными следами изготовления этих амфор путем налепа валиков из глины, одного над другим, концентрическими кругами. Как было указано, на цымлянских амфорах, а равно и на амфорах с Золотой косы и из станицы Манычской, следы этого способа изготовления сохраняются только на горле и на дне; в остальных частях поверхность амфоры тщательно сглажена. Отсутствует у салтовских амфор и гребенчатый линейный орнамент, в указанном выше виде встречающийся у других типов.



Рис. 35. Амфоры Салтовского городища.

По-видимому, салтовские амфоры представляют тип, хронологически предшествующий золотокосскому и цымлянскому, целым рядом черт связывающийся с типом позднеантичной амфоры, характерным для первых веков н. э. В числе этих черт можно отметить, во-первых, стройность и удлиненность формы, высокое горло, угловатый изгиб ручек и, особенно, желобчатую обработку поверхности — типичные признаки амфор позднеримского времени. Как промежуточная между салтовской и позднеантичными формами может быть указана амфора, найденная в одном из погребений могильника Агойского аула,[141] относящегося к V—VII вв.[142] Тело ее книзу сильно сужается, напоминая формы античных амфор, а в строении [72] горла с венчиком и ручек она[143] близко подходит к салтовскому типу. Подобной формы амфоры известны по целому ряду находок в южнорусских курганах. В Новочеркасском музее хранится амфора, найденная в кургане близ стан. Кривянской (рис. 35, 1).

Из отчетов Бабенко, производившего исследования Верхне-Салтовского городища и могильника, можно извлечь, что фрагменты амфор в значительном количестве встречаются на городище.[144] Встречены они и в Маяцком городище и в районе могильника в Зливках.[145]

Особенно интересна находка значительного количества амфор среди остатков гончарной мастерской в Салтовском городище.[146] По словам Бабенко, в этой же мастерской изготовлялись и сосуды, обычные для инвентаря Салтовского могильника. Таким образом, амфоры Салтовского городища были продуктами местного производства. Несомненно также, что и амфоры, бытовавшие в степных городищах Цымлянского района, изготовлены на месте. Недалеко от левобережного городища по старому берегу Дона в направлении к хутору Красноярскому обнаружены остатки гончарной печи с фрагментами амфор свойственного им типа.[147] Печь, вырытая на откосе берега в лессовом суглинке, представляла овальную яму, разделенную горизонтально на две части. Частично сохранившееся перекрытие, отделявшее нижнюю часть от верхней, снабжено было несколькими круглыми отверстиями. Стенки печи, так же как и перекрытие, оказались сильно обожженными, превратившимися на значительную толщину в блестящую ошлаковавшуюся массу. Благодаря прочности этой массы плоское перекрытие над небольшим овалом нижнего помещения, видимо, без всяких подпорок могло выдержать, кроме своей собственной тяжести, еще и некоторый груз в виде помещенных на нем гончарных изделий. Внизу, вероятно, была топка. К сожалению, выяснить устройство самого верха печи, так же как и отверстия к топке, не удалось, так как эти части оказались разрушенными.

В итоге сравнительного типологического изучения форм амфор, свойственных керамическому комплексу степных цымлянских поселений, мы получаем, во-первых, подтверждение выводов, сделанных на основании изучения других видов керамики этих же поселений, и, во-вторых, некоторые указания для уточнения абсолютной хронологии. Если принять, что тип салтовской амфоры является позднейшим видоизменением типа амфоры Агойского могильника, относящегося к V—VII вв., и по времени бытования в какой-то мере совпадает с эпохой Салтовского могильника, в основном относящегося к IX в., то амфоры типа Золотой косы, а затем и степных цымлянских поселений, получающие совершенно новые признаки в виде гладкой поверхности и гребенчато-линейных украшений [73] таких же, какие имеются на находимых вместе с ними горшках, должны быть отнесены к более позднему времени. Более точное определение этого времени возможно только в связи с изучением других типов амфор, найденных на Цымлянских городищах. Но прежде чем перейти к ним, следует заметить, что сопоставление амфор с поселения на Золотой косе с цымлянскими типами степных поселений с особой наглядностью подтверждает правильность сделанного нами предположения об относительной хронологии этих поселений. Тип амфоры, распространенной на Золотой косе, по всем признакам более ранний, чем цымлянский. Некоторое количество фрагментов амфор цымлянского типа, найденных на этом же поселении, показывает, однако, что оно продолжало существовать в то время, к которому относятся степные поселения в окрестностях станицы Цымлянской.

Другие типы амфор встречены на двух Цымлянских городищах— левобережном и Потайновском — и поэтому должны быть отнесены к тому же комплексу, что и горшки второй группы изготовленных на круге сосудов, также встреченные только на этих городищах. По найденным здесь фрагментам наиболее четко реконструируется тип амфоры с низким горлом и с массивными ручками, изгибы которых поднимаются над его краем. У некоторых экземпляров расширяющееся кверху горло заканчивается венчиком в виде круто загнутого вниз края; в большинстве случаев ручки прикреплены к самому краю горла и являются как бы продолжением его стенок. Другой тип характеризуется также низким горлом, но изгибы ручек или лишь слегка возвышаются над краем, или ручки расходятся от горла в стороны более или менее горизонтально. Оба эти типа низкогорлых амфор связаны целым рядом промежуточных форм с постепенно поднимающимися изгибами ручек. Однако, возможно, что они не вполне одновременны. В Потайновском городище встречен только тип амфоры с поднятыми над краем горла изгибами ручек. Принимая во внимание, что там не оказалось и некоторых форм горшков второй группы, естественно предположить, что амфоры этого типа могут явиться частью особого, по крайней мере хронологически, комплекса керамики. Очевидно, более древними нужно считать амфоры с ручками, не поднимающимися над краем горла, так как они ближе стоят к типу высокогорлых амфор. Однако от последних амфоры с низким горлом отличаются рядом черт. Самая форма тела их не яйцевидная, а или коническая или грушеобразная. Вместо сглаживания поверхности и украшения плечиков орнаментом появляются глубоко врезанные горизонтальные бороздки, покрывающие тело амфор сплошь или в большей части. Ручки их круглые или овально уплощенные, иногда совершенно плоские и широкие. Цвет амфор или интенсивно-красный или мутно-оранжевый и коричневатый. Необходимо также отметить, что в составе этой группы встречаются амфоры разнообразных размеров, в то время как амфоры типа степных поселений приблизительно одномерны. На левобережном городище часто попадаются фрагменты [74] маленьких амфор, но также с поднятыми над горлом изгибами ручек.

Амфоры тех же типов, что и найденные на левобережном и Потайновском городищах, часто встречаются в разных местах на Кавказе,[148] в Крыму[149] и Приднепровье[150] и в большом количестве представлены в музеях нашей страны. К сожалению, условия нахождения большинства их неизвестны, и только немногие могут послужить опорой для хронологического определения цымлянских.

Большое количество средневековых амфор, найденных в Херсоне и других местах Крыма, к сожалению, не изучено в увязке с датирующими их совместными находками. Исследования на Таманском полуострове в 1930 г. дали отчетливую стратиграфию Таманского городища, представляющего картину непрерывных наслоений, начиная с античной эпохи и кончая поздним средневековьем.[151] Средневековый керамический материал, полученный при раскопках Таманского городища, полностью подтверждает намеченный выше процесс видоизменения амфор, но и здесь среди находок не было вещей, которые позволили бы с полной определенностью установить не только относительную, но и абсолютную хронологию перекрывающих друг друга культурных горизонтов и связанных с каждым из них керамических комплексов. При датировке здесь приходилось отправляться из того же, что положено в основу хронологических определений цымлянской керамики.

При раскопках близ Геленджика в кургане с трупосожжением Сизов обнаружил употребленную в качестве урны[152] грушевидную амфору, украшенную в верхней половине тела редкими, широкими горизонтальными бороздками, но с отбитым горлом и ручками. Найденные при этом вещи Сизов относит к IX—X вв., но точность этой датировки сомнительна.[153] В Ковшаровском городище Смоленской губернии найдена вместе с вещами XI в. амфора с высокими ручками, грушевидная.[154] В сводах Мстиславова храма 1160 г. во Владимире Волынском оказались заложенными в качестве голосников грушевидные амфоры, покрытые частыми глубокими бороздками.[155] Приведенными данными намечаются некоторые хронологические рамки существования грушевидной амфоры, но для их окончательного определения эти данные, конечно, недостаточны. Все же, по-видимому, не будет ошибки в предположении, что этот [75] тип амфор появляется не раньше X в., а скорее несколько позже.

Существенной деталью амфор Цымлянского и Потайновского городищ, вовсе неизвестной у амфор типа степных поселений, являются процарапанные — в большинстве случаев на стенках у основания ручек или даже на самых ручках (рис. 36) — разнообразные знаки, к сожалению, сохранившиеся в большинстве случаев фрагментарно. Кроме амфор, эти знаки встречены на обломках больших пифосов, найденных на левобережном городище (рис. 36, 10). Такие же знаки часто встречаются на амфорах из других мест. Можно заметить с достаточной определенностью, что широкое распространение эти знаки получают не ранее вытеснения грушеобразной амфорой с разными видами горловин и ручек, встреченных в сочетании с этой формой, типа амфор с яйцеобразным телом, т. е. сравнительно очень поздно, хотя по общему характеру эти знаки напоминают граффити античных сосудов, представляющие, главным образом, буквы, лигатуры их и надписи, но наряду с ними, изредка, и знаки. Надо полагать, что некоторые изображения и на средневековых амфорах являются знаками письменности (рис. 36, 10), большинство же, по-видимому, следует считать знаками в собственном смысле этого слова — марками или тамгами. Некоторые из них имеют сложную форму и не лишены намеков на изобразительность. Граффити античной керамики делались или торговцами для обозначения цены отдельных сосудов или владельцами, часто снабжавшими сосуды посвятительными культовыми надписями.[156] Возможно, что на средневековой керамике мы имеем знаки тех и других — и владельцев и торговцев. Особенно следует отметить сходство в общем характере знаков на сосудах, встреченных в различных и отдаленных друг от друга местах. Так, например, знак, найденный на обломке амфорной ручки левобережного городища (рис. 36, 14), напоминает знак, имеющийся на ручке амфоры Киевского Исторического музея, найденной в Триполье.[157] Некоторые амфоры имеют но несколько расположенных на разных частях сосуда[158] различных знаков, отличающихся и характером их исполнения. Одни вырезаны по серой глине; другие процарапаны после обжига.

Кроме указанных уже групп керамики на левобережном городище, в значительном количестве собраны фрагменты сосудов буро-красного песчанистого теста, характерной особенностью которых являются очень тонкие, плоские ручки. Плоские днища этих сосудов небольшого диаметра, горло воронкой расширяется кверху; в целом они, видимо, были высокими и узкими кувшинами.

Ни на одном из Цымлянских городищ, кроме левобережного, их не найдено, но отдельные фрагменты подобного типа имеются в составе подъемного материала с Чалтурского, Недвиговского и [76]



Рис. 36. Знаки на фрагментах керамики. [77]

Кобякова городищ. Большое количество таких кувшинов, в том числе совершенно целых, было обнаружено в верхних слоях Таманского городища. Решительных оснований для установления связи их с какой-нибудь из перечисленных выше категорий керамики у нас нет. Любопытно, что городище у Сухого Чалтура,[159] отличающееся крайней бедностью находок и отсутствием культурного слоя, но занимающее значительную территорию, огражденную еле заметным валом, дало только фрагменты керамики подобного рода.

И по форме и по качеству глины и обжига рассматриваемые кувшины близко напоминают «татарские амфоры», известные с городищ Нижней Волги. Последние также имеют узкое удлиненное туловище с банкообразной, лишь слегка расширяющейся кверху нижней частью и плоским узким дном, но вместе с тем низкое горло с поднимающимися над его краями изгибами уплощенных ручек, вырастающих из краев горла так же, как у грушеобразных амфор Цымлянских городищ. Подобные амфоры найдены были Терещенко в развалинах Сарая-Берке, время существования которого, как крупного центра, не превышает столетия (с конца XIII до половины XIV в.).[160]

Значительный интерес представляют фрагменты керамики с тонким тестом ярко-красного цвета, украшенные врезанным волнистым орнаментом. По-видимому, они принадлежат большим плоскодонным кувшинам. Сколько-нибудь надежного представления о их формах по имеющимся немногочисленным фрагментам составить не удалось. Украшения, судя по имеющимся образцам, располагались зонами в несколько рядов и преимущественно образованы однолинейной волной, ограниченной сверху и снизу горизонтальными линиями.[161] На других городищах нижнего Дона, обследованных к настоящему времени, подобной керамики не встречено вовсе.

В итоге сравнительного изучения керамики Цымлянских городищ мы можем сделать некоторые выводы, касающиеся как последовательности возникновения их, так и некоторых хронологических определений.

Изучение керамики подтверждает показания материала, полученного путем раскопок и случайных находок, о наличии в левобережном городище нескольких культурно-хронологических горизонтов. Самый древний характеризуется лепной керамикой, стоящей в генетической связи с типами местной керамики нижнедонских поселений римского времени. Установленными можно признать и особые хронологические комплексы керамики, сделанной на круге. Первый состоит из гончарной серой керамики типа степных городищ, черноглиняных сосудов с шлифованными или орнаментированными блестящими полосками поверхностями и яйцеобразных [78] амфор с довольно высоким горлом, с ручками, расходящимися в стороны от верхнего края горла. Эти амфоры украшены по плечикам гребенчатым орнаментом. Второй комплекс включает в себя горшки, сходные с находимыми в русских поселениях и курганах, грушевидные или конусообразные амфоры с низким горлом и некоторые другие количественно менее значительные типы керамики. В общем намечается следующая, конечно, только предварительная и условная картина, подлежащая проверке и уточнению путем новых разысканий, при которых решающее значение могут иметь правильные, хотя бы частичные раскопки на левобережном городище. Наиболее древними, как было указано, являются правобережное и левобережное городища с их лепной керамикой. Приблизительная давность их заселения намечается указанной выше находкой пластинчатой фибулы с крестообразным навершием на правобережном городище (рис. 5, 31), а также древнейшими предметами из левобережного городища (рис. 5, 1-4).[162] В следующий период наряду с продолжающими существовать этими двумя поселениями возникает ряд новых, образующих целый населенный округ. Это время наивысшего расцвета Цымлянского района относится, по-видимому, к X в. н. э. Третий период, в течение которого оказываются заселенными опять только два поселения, на этот раз левобережное и Потайновское, характеризуется тесной связью с Русским государством и относится ко времени около XI—XII вв. Намеченная выше схема подтверждается разбором некоторых исторических свидетельств, которые можно приурочить к Цымлянским городищам.

III

В первой половине IX в. каган и бек хазарские обратились к царю Феофилу (829—842 гг.) с просьбой о построении укрепления на Дону для защиты от наступающих кочевников. Царь отправил на судах отряд под предводительством спафарокандидата Петроны, присоединив к нему морскую эскадру катапана Пафлагонии. Пересадив в Херсонесе экипаж на грузовые речные суда, Петрона прибыл по Дону на место, где была намечена постройка крепости. Так как в местности этой не оказалось камня, годного для строения, Петрона приказал копать глину, устроить печи и приготовлять [79] кирпич; известку же он нашел возможным добывать из мелкого речного камня. В выстроенной таким образом крепости хазары содержали периодически сменяемый гарнизон из 300 человек. В таком виде представляется история построения г. Саркела по известьям Константина Порфирородного и продолжателя хроники Феофана.[163]

Кедрен, писавший в конце XI или начале XII вв., сообщает, что Саркел служил для защиты Хазарской области от печенегов. Однако, последние по указанию Константина Порфирородного заняли местность между Дунаем и Доном только в 90-х годах IX в. С этими известиями византийских источников сопоставляют сообщения арабских географов о возведении хазарами укреплений для защиты от мадьяр и других соседних народов.[164] Однако, при ближайшем ознакомлении в этих сообщениях не оказывается никаких указаний относительно времени и мотивов построения Саркела, хотя самый город и упоминается арабскими писателями в числе других хазарских городов.

По переводу Константина Порфирородного и продолжателя Феофана Саркел значит — белый дом, белая гостиница, что соответствует русскому названию хазарского города Белая Вежа, первое упоминание о котором находится в рассказе летописи о походе Святослава в 965 г.[165] [80]

Около 950 г., когда Константин составлял свое сочинение, и несколько позже в письме хазарского царя Иосифа[166] и затем при столкновении со Святославом город выступает как принадлежащий хазарам, находящийся у границы их владений, где «казари изыдоша противу» были побеждены и вынуждены были открыть путь на «Ясы» и «Косоги».[167] Этим походом Святослава начинается окончательный разгром Хазарской державы и непродолжительное утверждение Руси на Азовском побережье, впоследствии выразившееся в образовании Тмутараканского княжества. Идрисий (1154 г.), заимствуя свои сведения от писателей X в., сообщает, что славяне покорили буртасов, болгар и хазар; заняли их владения так, что в глазах иных народов от них не осталось на земле ничего, кроме имени.[168]

Большинство историков, интересовавшихся вопросом о Саркеле, указывает район сближения Волги с Доном, как наиболее вероятное местоположение его.[169] Предположение местных историков Донского края, наиболее отчетливо высказанное X. И. Поповым в докладе Археологическому съезду[170] о тожестве Саркела с левобережным Цымлянским городищем, не встретило сочувствия и общего признания.[171] Тем не менее из всех предположений[172] последнее является наиболее вероятным, хотя бы потому, что левобережное городище полностью соответствует тем признакам, которые на основании сведений о построении города можно предполагать у остатков Саркела. Как указывалось выше, левобережное городище имеющее стены и постройки, сложенные из кирпича, находится на низменном берегу Дона, где иного строительного материала, кроме глины, нет. Поиски остатков Саркела в других местах до сих пор были безуспешны: не найдено ничего соответствующего описанию Саркела древними авторами. В частности, в районе станицы Качалинской, куда особенно часто обращались взоры историков в поисках Саркела, вовсе нет сколько-нибудь значительного городища.

Единственное указание местоположения Саркела в описании путешествия по Дону епископа Пимена в 1389 г.[173] с одинаковым [81] успехом привлекалось для доказательства разных предположений о месте крепости.

«В неделю же пятую о самарянине минухом реку Медведицу и горы высокие и Белый Яр реку. В понедельник же пловуще минухом горы красные, во-вторник же Терклию град минухом пловуще, не град же убо, но точию городище, та же перевоз минухом и тамо обретох первие татар много зело, якож и якоже песок». Из этого отрывка следует, что от Медведицы до городища Терклии, или Серклии по другим спискам, суда Пимена достигли на третий день, а так как расстояние это, если за Серклию или Саркел считать левобережное городище, равно, примерно, 425 км, то скорость движения судов доходила до 150 км в сутки. Приняв во внимание быстроту вешней воды (Терклию они миновали 18 мая по ст. календарю), мы приходим к выводу о возможности такой скорости передвижения. Расстояние от Воронежа до Медведицы, по книге Большого чертежа равное 350 в., Пимен проплыл в 7 дней, т. е. с почти втрое меньшей скоростью. Но на этом участке пути у него были остановки, и передвижение происходило в стране заселенной; ниже же начинался край, по свидетельству описания, совершенно пустынный и безлюдный.[174]

Если все же предположить, что Саркел находился где-то у стан. Качалинской, т. е. что Пимен и ниже Медведицы двигался примерно с той же скоростью, что и раньше, нам неизбежно придется столкнуться опять с крупными расстояниями, покрывавшимися в сутки. Миновав 18 мая Саркел, Пимен 22 был уже в Азове, т. е. расстояние примерно в 550 км сделал в течение 4 суток, прохода в день опять-таки более 130 км, тогда как при допущении Саркела у стан. Цымлянской скорость движения на промежутке от Саркела до Азова падает до 80 км.[175] Замедление это, сравнительно с предшествующей частью пути, вполне естественно как вследствие вызывавшей вольные и невольные остановки заселенности страны, в которую вступили, миновав перевоз, суда Пимена, так, возможно, и в результате изменения благоприятных условий путешествия, например из-за перемены ветра.[176]

Принимая во внимание вышеприведенные указания на левобережное городище, как на единственное, соответствующее признакам Саркела по описаниям византийских авторов, полагаю, легко решить, какой из предложенных вариантов движения судов Пимена больше соответствует действительности. Некоторые недоумения может вызвать «перевоз», который ниже Саркела видели спутники Пимена. [82]

Великий перевоз на Дону упоминает Герберштейн;[177] по его словам, он находится в четырех днях пути от Азова, близ устья Малого Танаиса (Донца), что в смысле расстояния от Азова как будто бы совпадает со сведениями Пимена.[178] Скорее всего прав Попов, когда полагает, что перевозом, который видел Пимен, являлся перевоз, и поныне существующий близ хутора Потайновского, недалеко от левобережного городища. К этому перевозу в древности подходили караванные пути, а в недавнее время два больших чумацких шляха: один с Волги, другой из степей Манычских. К перевозу подходила и скотопрогонная дорога с Кавказа в Центральную Россию.[179] Предположение Попова подтверждается находками в верхних слоях Потайновского городища, находящегося как раз возле перевоза. Здесь были обнаружены в большом числе фрагменты одноручных кувшинов и небольших горшочков, поверхность которых часто обработана слегка вдавленными вертикальными полосками и всегда окрашена в различные оттенки красного и коричневого цветов (рис. 37). Подобная керамика, встреченная на Дону в таких удаленных друг от друга пунктах, как Азов и м. Отрожки возле Воронежа, близко напоминает черкесскую и может быть датирована XIV—XV вв., т. е. тем же временем, к которому относятся татарские монеты Новочеркасского собрания, найденные в районе стан. Цымлянской. Существенно отметить, что, наряду с большим количеством этой керамики, верхний слой Потайновского городища, очень мощный и состоящий почти сплошь из золы, не дал решительно никакого иного материала, кроме костей, главным образом мелкого рогатого скота.

Это поселение подтверждает точность отожествления с Саркелом левобережного городища и перевоза ниже его с перевозом, указанным в описании путешествия Пимена. После продолжительного путешествия по пустынной безлюдной местности место у перевоза было первым, где спутники Пимена увидели «татар много зело».[180]

Исторические сведения о Саркеле вполне отвечают материалу, найденному на левобережном городище. Установленное нами время появления керамики, изготовленной на круге, сближается с датою [83] построения крепости византийскими мастерами. Вытеснение этой керамикою более ранней лепной не может служить доказательством смены прежнего населения этих мест новым, но, несомненно, означает внедрение в общество новых культурных элементов и переход к новым формам быта, с более четким разделением общественного труда. Появляющиеся около того же времени византийские монеты показывают, что город был не только крепостью, но приобрел значение и в качестве торгового пункта.

В настоящее время только в общих чертах можно определить, с какими областями находился в сношениях Саркел. Несомненно, что в главнейшие из них вела большая дорога по Дону, проложенная Петроною. Очевидна тесная связь, если и не с самою Византиею, то с Черноморскими колониями ее, выразившаяся в притоке византийских монет и в построении храма, строительная техника которого, равно как и его декоративные части — византийского происхождения.



Рис. 37. Керамика Потайновского городища.

Можно, конечно, сомневаться, действительно ли храм левобережного городища, остатки которого были описаны выше, построен в эпоху сооружения кирпичной крепости византийскими мастерами, а не значительно позже, в то время, к которому относятся многочисленные кресты, найденные на городище. Но ведь можно сомневаться и во времени построения самой крепости и, может быть, относить ее, вслед за Успенским, к X в. или еще позже. Однако, если принять, что предложенная нами группировка цымлянской керамики и расстановка ее во времени имеют за собою некоторые основания, то, сопоставив эти данные с теми наблюдениями над характером строительства верхних и нижних слоев левобережного городища, которые были приведены выше, придется согласиться, [84] что как сооружение стен, так и построение храма чрезвычайно трудно приписать тому позднейшему населению, которое строило из обломков кирпичей на глине. Если же храм относится к эпохе сооружения крепости, а не поселения на ее развалинах, то он выступает как важное свидетельство распространения христианства в Хазарском государстве. Связь между Хазарией и Византией, выразившаяся в построении византийскими инженерами крепости для хазар, в дальнейшем сказывается в попытке Византии обратить хазар в христианство. При императоре Михаиле III (842—867 гг.) для проповеди в Хазарию был послан Константин-Кирилл.[181] Хотя житие и сообщает о победе его в прениях о вере и о блестящем успехе миссии, поездка не принесла Византии желательных результатов — христианство не сделалось официальной религией хазар. Однако, среди населения хазарского государства оно, по-видимому, имело распространение и притом не только на Таманском полуострове и в Крыму, где распространение христианства началось с IV в.[182] Масуди[183] сообщает, что в Итиле было двое судей для христиан так же, как по двое их было и для магометан и для хазар иудейского вероисповедания. По словам Ибн-Хаукаля, в Семендере имелись христианские церкви.[184] Из писем патриарха Николая Мистика следует, что в начале X в. наряду с архиепископом аланским Петром был епископ Евфимий, по-видимому, хазарский. Правобережное городище, судя по имеющемуся керамическому материалу, было заселено еще в эпоху бытования лепных сосудов. Принимая во внимание местоположение его, трудно допустить, чтобы здесь когда-нибудь существовало простое неукрепленное поселение. Все такие поселения, известные к настоящему времени на Нижнем Дону возле реки, расположены на первой береговой террасе, а не на малодоступных кручах изрезанного оврагами высокого берега. Надо полагать, что правобережное городище с самого начала возникло как сильная крепость. По-видимому, она выстроена раньше кирпичной крепости — Саркела, на левом берегу. Как было указано, правобережное укрепление рядом черт напоминает городища салтовско-маяцкого типа и поэтому должно рассматриваться в связи с ними. К сожалению, произведенные исследования правобережного городища слишком незначительны для сколько-нибудь отчетливого представления о жизни на нем и о его судьбах. Во всяком случае, это укрепление продолжало существовать и после построения Саркела, одновременно с рядом других поселений на правом берегу. Слабо выраженный культурный слой с небольшим количеством находок показывает, что во все время своего существования оно было мало заселено. Раскопками Сизова внутри, городища были обнаружены следы квадратного здания, [85] «служившего, — по словам исследователя, — жилищем важного лица». Надо пожелать чтобы в дальнейшем, при более внимательных исследованиях, это указание было учтено. Может быть, правобережное городище предстанет перед нами в виде замка местного феодального властителя, т. е. как важнейшее свидетельство социально-экономического строя Хазарского государства.

Поселение на правом берегу Дона возле хутора Потайновского, находящегося напротив доныне существующего перевоза через реку, в том же месте виденного спутниками Пимена, должно быть поставлено в теснейшую связь с Саркелом. Надо думать, что перевоз, существовавший в татарскую эпоху, устроен на месте, издавна служившем для переправы через Дон, и что те дороги, которые до недавнего времени проходили здесь, проторены в глубокой древности. Для защиты их, возможно, и был сооружен Саркел. По-видимому, еще в XIV в., когда по Дону путешествовал Пимен, русло реки находилось возле левобережного городища и только в дальнейшем уклонилось на значительное расстояние вправо настолько, что при проезде по реке не видно остатков Саркела. Старое русло еще в настоящее время может быть хорошо прослежено от хутора Красноярского, где оно сливается с современным течением реки, к хутору Попову, возле которого находится левобережное городище, и далее к хутору Потайновскому, опять до современного русла Дона. В эпоху Саркела река описывала дугу, противоположную той, которую в этом месте образует ее современное русло. Саркел находится, приблизительно, у середины этого древнего изгиба. Для устройства на левом берегу крепости, господствующей над переправой, невозможно найти в этом районе другое место, более выгодное, чем то, на котором находится городище. Немыслимо было ее устроить в непосредственной близости от перевоза, так как более узкая, чем в других местах, но все же значительной ширины пойма ниже Саркела в направлении к перевозу, находится вдоль левого берега реки и заливается в половодье водою. И укрепление расположилось на месте, облюбованном для поселения значительно раньше построения здесь крепости, на мысу коренного берега, миновать который после переправы или по пути к переправе через Дон невозможно, так как другие подходы перерезаны целым рядом протоков и болот. Существенно отметить, что в настоящее время дороги, ведущие к перевозу, проходят через городище. При ознакомлении с топографией местности становится очевидным, что устройство переправы в самом Саркеле, расположенном в древности на берегу реки и господствовавшем не только над переправою, но и над дорогою по воде, маловероятно, так как напротив его пойма реки значительно расширяется, смыкаясь с долиною реки Цымлы, и сильно изрезана множеством протоков и речек, тогда как переправа у Потайновского выводит сразу на высокий берег, переходящий в просторную степь между Донцом и Доном, Именно здесь должен был проходить уже в древности, как проходил в недавнее время, наиболее удобный сухопутный путь от [86] Предкавказья и степей Манычских в Центральную Россию, и для защиты этого пути был построен Саркел. Тесная связь Потайновского поселения с перевозом и с городищем на левом берегу подтверждается не только его местоположением, но и тем обстоятельством, что в последующую эпоху, когда степные поселения и правобережное городище были оставлены жителями, только эти два поселения, находящиеся по сторонам переправы через Дон, оказываются заселенными.

Не останавливаясь на изложении возможных догадок об отношениях поселений на правой стороне Дона между собой и к Саркелу, следует заметить, что обоснование их встречается с непреодолимыми затруднениями ввиду крайней ограниченности имеющегося материала, недостаточного в его узко локальных границах для решения даже предварительных, чисто формальных задач. Анализ социально-экономических отношений, а именно к этому сводится в конце концов вопрос о поселениях Цымлянского района, должен составить задачу специальной работы, основанной на всей совокупности материалов, относящихся к истории Хазарского государства.

Следующий период в жизни цымлянских поселений, относящийся ко времени около XI в., характеризуется сильным влиянием русской культуры. Основываясь на находках в левобережном поселении предметов, сходных с обычными в русских курганах и городищах, некоторые историки полагают, что и население его было русским.[185] В предшествующем изложении было показано, что в истории этого поселения необходимо различать три культурно-хронологических периода; указывалось также на невероятность заселения нижнего Дона славянами в хазарскую эпоху. В силу этих соображений и на основании указанного выше сходства может быть поставлен вопрос о заселении левобережного городища русскими только в третьем периоде. Наблюдения, сделанные при раскопках левобережного городища, показывают, что позднейшее поселение здесь было основано на развалинах кирпичного города, выстроенного Петроною, и представляло грубые постройки из обломков старых кирпичей или дерева, т. е., по-видимому, появилось после разрушения хазарского Саркела. Сообщение летописи о переселении беловежцев на Русь в 1117 г.[186] может быть признано одним из доводов в пользу предположения о русском или русифицированном населении позднейшего Саркела в том случае, если не возражать против отожествления его с Белою Вежею. Сомнения же в этом смысле высказывались неоднократно.[187] Основным [87] доказательством тожества Саркела с Белою Вежею русских летописей является греческий перевод наименования хазарской крепости словами, которые по-русски значат «белый дом», «белая гостиница», приближающимися по значению к русскому названию хазарского города, взятого войсками Святослава. Археологические факты, представляемые левобережным Цымлянским городищем, не только не расходятся с таким отожествлением, но, наоборот, объясняют, почему в русской летописи сохранилась память о взятии Белой Вежи, в то время как вовсе не упомянуты более крупные успехи русских в войнах с хазарами, известные по восточным источникам (Ибн-Хаукаль, Мукаддеси), такие, как разгром главных хазарских городов Итиля и Семендера и временное овладение всей хазарской землей. Прежний хазарский город сразу же за покорением его Святославом в 965 г. или некоторое время спустя вошел в состав Русского государства, в связи с чем память об этом событии сохранилась вплоть до составления летописного рассказа. Целый ряд других фактов показывает на развитие около того же времени русской колонизации юго-востока, в частности выразившейся в образовании Тмутараканского княжества на выходе из Дона и Азовского моря в Черное. Известные к настоящему времени русские памятники Тмутаракани относятся ко времени около XI в.,[188] т. е. хронологически совпадают с находками этого рода в Цымлянском городище. Летописные сведения о Тмутаракани также не выходят за пределы XI в. В 20-х годах этого столетия выступает обвеянный легендами образ князя тмутараканского Мстислава, а в 1194 г. княжество упоминается в последний раз. Занятие Приазовья русскими не было прочным; под напором половцев в XII в. начинается обратный отлив населения в старые русские области. Одним из эпизодов этого обратного движения является переселение беловежцев в 1117 г.,[189] память о котором сохранила летопись. Ряд походов русских князей для освобождения путей к Дону кончается безрезультатно; половцы плотной стеной становятся между Русью и наследием Святослава.

Среди собранного на Цымлянских городищах материала нет ничего, что бы сколько-нибудь достоверно могло быть отнесено к концу XII и XIII вв. Самые поздние монеты с левобережного городища также относятся только к началу XII в. (Алексея Комнина). Таким образом, вероятнее предположить, что Цымлянские городища после переселения беловежцев совершенно опустели, и [88] новое поселение у хутора Потайновского с крашеной керамикой XIV—XV вв., виденное в этом месте спутниками Пимена, ничем, кроме территории, не связано с предшествующим. Хорошо прослеживаемый в местах Потайновского городища, подвергнутых раскопкам, слой погребенной почвы, отделяющий наслоения XIV—XV вв. от нижележащих, является убедительным доказательством перерыва в его заселении.

Наименование Саркел, переведенное греками и русскими как Белый город, естественно было бы приложить не к кирпичной левобережной крепости, а к сложенному из белого известняка правобережному укреплению-замку. Возможно, что имя более древнего города было перенесено на новый, вблизи его построенный, но также можно предположить, что в переводах мы имеем не столько перевод, сколько истолкование непонятного названия, но предположению Н. Я. Марра могущего быть просто составным нарицательным sar-kel, означающим «город».[190] Как бы то ни было, при переводе этого названия на русский и греческий языки было учтено значение составляющих его слов в каком-то из современных языков. Вайер полагает, что это слова турецкие и производит их от турецкого scher-kil «белая глина»; другие, начиная с Клапрота, искали объяснения в финских языках, производя название города от вогульского «сар» или чувашского «шуро», что значит «белый» и от вогульского «коль» и чувашского «киль» «дом», что как раз соответствует русскому и греческому переводам.

В ученой литературе XIX в. существовало две теории об этнической принадлежности хазар, которые и нашли отражение в указанных выше толкованиях названия хазарского города: по одной они были турками, по другой — финно-уграми. В настоящее время более или менее принято предположение о смешанном составе Хазарского государства, включавшего в себя разные этнические образования.

В решении вопроса об этническом составе Хазарского государства должны быть учтены археологические данные, которые свидетельствуют о генетической связи и культурной преемственности между сарматской и хазарской эпохами. В свете этих фактов традиционное представление о смене одной народности другой, о вытеснении турецкими племенами ранее занимавшего край ирано-сарматского населения должно быть пересмотрено. Исследования Н. Я. Марра языков народов Поволжья, в особенности чувашей,[191] показали наличие в них элементов, органически и генетически связывающих турецкие языки с языками яфетической системы. Опираясь на эти исследования, можно полагать, что в хазарскую [89] эпоху местные языки яфетического строя имели значительно более широкое распространение, чем в настоящее время, и лишь с этой эпохи путем скрещения и аккультурации частично преобразовывались в языки турецкой системы. Какую роль в этом процессе играло разделение населения на оседлое и кочевое, еще предстоит выяснить. При этом в отношении оседлого населения нижнего Дона нужно иметь в виду отмеченную выше близость оставленных им вещественных памятников с русскими памятниками XI в. Надо думать, что эта близость является результатом не только колонизации Дона русскими, но и культурного и языкового переоформления местного населения в связи с включением его в состав Русского государства и тесной экономической и культурной связи с Русью.

IV

Особый интерес представляют начертания, обнаруженные на кирпичах левобережного Цымлянского городища.

История собирания публикуемых в настоящей работе знаков на кирпичах такова: в 1887 г. после раскопок Сизова, в случившийся голодный год, местное казачье население начало в больших размерах производить добывание кирпичей из городища. Несомненно, что вырывали кирпичи и раньше, но столь грандиозные формы разрушение городища приняло впервые. Рыли, по словам Веселовского, вплоть до запоздавшей в тот год зимы, даже по ночам при свете фонарей.[192] В результате у одного купца Сивякова скопилось до 25 000 штук древних кирпичей, но кроме него были и другие скупщики. Любопытно, что городищенский кирпич вследствие своего превосходного качества первоначально ценился дороже современного, несмотря на различие в форме. В следующее лето Веселовский с помощью рабочих перебрал имевшиеся на складе у Сивякова кирпичи и сделал около 200 эстампажей со знаков.[193] Небольшое собрание кирпичей со знаками, происходящих с того же городища, находится в Новочеркасском музее, и один кирпич хранится в Историческом музее в Киеве.[194]

Знаки на кирпичах в большинстве случаев сделаны просто пальцем еще до обжига, и лишь небольшая часть их выцарапана каким-то острием уже по обожженной поверхности (рис. 39, 155-174). Кроме неизобразительных линейных фигур, «знаков», на кирпичах встречены изображения животных и людей.

Знаки неизобразительные в общем распадаются на 2 группы: прямолинейные и криволинейные, по общему строю, впрочем, аналогичные. Простейшая форма первых — отрезок прямой линии той или другой длины (рис. 38, 1-5). Далее можно отметить соче- [90]



Рис. 38. Знаки на кирпичах Цымлянского левобережного городища. [91]



Рис. 39. Знаки на кирпичах Цымлянского левобережного городища. [92]

тания таких отдельных, не соединяющихся друг с другом прямолинейных отрезков, различающиеся как количеством линий, так и их композицией. Два отрезка прямой, сомкнутые концами под тем или иным углом, образуют фигуры, разнообразящиеся, кроме величины угла, соотношением в длине образующих его линий (рис. 38, 13-15). Сочетанием двух же линий получается фигура с двумя углами, причем одна линия к другой или перпендикулярна или наклонна в той или иной степени (рис. 38, 27, 29). Комбинации из трех линий более разнообразны; прежде всего можно отметить расположение их в виде прямой скобки (рис. 38, 43), затем в виде буквы «зет», форма которой видоизменяется в зависимости от длины составляющих ее линий и величины углов их смыкания (рис. 38, 36, 32, 33). Другой вид представляет фигура, образованная совмещением в одной точке концов трех линии, опять разнообразящаяся различием в направлении и в соотношении длины этих линий: (рис. 38, 69, 70). В качестве самостоятельной формы следует отметить прямой или косой крест (рис. 38, 60, 63) и четырехугольник (рис. 39, 140). Перечисленные фигуры являются основными прямолинейными формами, встреченными в виде самостоятельных знаков на кирпичах. Из криволинейных отдельно встречены: дуга (рис. 39, 89-91) или кривая в виде буквы С (97), затем, фигура в виде цифры 8 (рис. 39, 148). Овал или круг и спираль имеются лишь в сочетании с другими формами (рис. 39, 127, 129, 130, 137 и др.)

Подавляющее большинство знаков на кирпичах представляет, однако, сложные фигуры, состоящие не только из соединения вышеуказанных простейших фигур, но и из разнообразного сочетания их. «Соединения» представляют собой развитие или усложнение, основной фигуры путем прибавления к ней какой-либо другой, чаще всего отрезка прямой. В сущности этим путем образовались и самые «основные» фигуры, описанные выше, но в данном случае они получают менее общие, более разнообразные очертания. В качестве примера можно указать на образование фигуры 53 путем присоединения к концам фигуры подобной 43 прямой линии или на фигуру 79, подобную 69, но усложненную присоединением под углом к концу одной из линий короткой черточки; на фигуру 75, где та же фигура, что и в предыдущем примере, видоизменена прибавлением тоже прямой линии, являющейся основанием, из которого она перпендикулярно вырастает. Фигура 45 сходна с 43 и отличается от нее прибавлением короткой линии, отходящей под прямым углом от одного из отростков. Подобные фиг. 43 фигуры 48 и 49 образованы прибавлением короткой черточки к середине скобы снаружи, в результате чего получилась форма вроде прямоугольной шпоры. Некоторые фигуры видоизменены путем присоединения дуги или угла, напр. 84, 64, 88, 147. В других случаях видоизменения знака достигаются многократным присоединением к разным частям основной фигуры одного и того же элемента (напр., фиг. 38).

Однако основным приемом видоизменения знаков является не присоединение новых элементов, а сопоставление в той или другой [93] композиции фигур, нередко выступающих как самостоятельные знаки. Сложностью своего состава отличается большинство начертаний на цымлянских кирпичах, но сложностью не произвольной, а закономерной в своем образовании и определенной по значению. В этом отношении показательно повторение сложных знаков со всеми свойственными им деталями на ряде кирпичей (для примера на рис. 38 и 39 приведены повторения знаков: 98 и 99, 46 и 47, 48 и 49, 69 и 70, 76 и 77, 84 и 85 и др.).

Судя по характеру употребления, по формам и по направлению в видоизменении знаков, вероятнее всего признать неизобразительные начертания за «тамги», которыми, имея в виду конкретный материал, мастера обозначали сделанные ими кирпичи. Эти знаки ставились не на каждом кирпиче, а лишь на некоторых. Если пропорцию, которую можно извлечь из сообщения Веселовского, между количеством пересмотренных им кирпичей и числом обнаруженных знаков признать в известной мере соответствующей реальному соотношению меченых и немеченых кирпичей, то получится, примерно, 1 знак на 1500 штук.

Трудно допустить, что работы по изготовлению кирпичей производились силами отряда, прибывшего с Петроною. Вероятна, для этой цели было использовано местное население, в известном числе, как было показано выше, обитавшее даже на месте построения крепости. Выло ли изготовление кирпичей повинностью или какой-либо другой формой привлечения к работе местного населения, решить на основании знаков, конечно, нельзя, но весьма вероятно, что они являлись отметками, по которым определялся мастер или мастера, изготовившие ту или иную партию кирпичей. Существенно заметить, что при разнообразии в форме и в размерах кирпичей, в основном распадающихся на две группы (квадратных и удлиненно-прямоугольных, приближающихся к современным), одинаковые кирпичи с одинаковыми знаками встречаются гораздо чаще, чем с разными. Это показывает, что первые вышли из одной формы, а, следовательно, изготовлены одним и тем же мастером.

Употребление знаков на строительном материале прослеживается, начиная с каменных построек, открытых на Крите. В литературе эти знаки известны под именем каменотесных (Steinmetz-Zeichen) и, по-видимому, действительно представляют собой знаки каменотесцев и ничего более. В результате исследования громадного количества подобного рода знаков Rziha пришел к выводу, что они встречаются чаще на римских постройках, чем на греческих, и притом, главным образом, на постройках частного характера.[195] Но применение знаков в целом неизмеримо шире области строительных материалов; они занимают существенное место в быту, являясь на всех предметах, принадлежность которых должна или может быть обозначена, и здесь мы встречаемся с чрезвычайным количеством [94] и многообразием их форм как сохранившихся в живом быту, так и дошедших вместе с памятниками прошлого. Изучение этих знаков, могущее во многих отношениях представить значительный интерес, находится в настоящее время еще на стадии собирания материалов[196] и их предварительной классификации, хотя имеются и попытки некоторых общих построений.[197]

Изучение знаков собственности или тамг в их бытовом употреблении с полной отчетливостью показало прежде всего связь их с развитием семейной собственности. Нераздельные семьи пользуются для обозначения общего имущества одним и тем же знаком, при распадении же их старый знак сохраняется как основа, получая некоторые дополнения у новых семей, различные у каждой. Тот же процесс видоизменения знака при сохранении основы его неизменной наблюдается при дроблении и более крупных родовых и племенных образований. Возникновение родовых знаков предание народов, у которых они еще имеются, относит к мифическим временам, что подчеркивается встречающимся нередко совпадением наименований родов или колен с названиями принадлежащих им тамг.[198]

Сходство основных форм во многих из знаков на кирпичах Цымлянского городища, по-видимому, нужно объяснить родством изготовлявших их мастеров и прочными узами этой связи. Один и тот же основной знак, но видоизмененный разными дополнениями, представлен, например, на рис. 38, 69-86 и, по-видимому, на рис. 38, 67, 68. Того же типа и знак на кирпиче, находящемся в Историческом музее в Киеве. Приведенный пример наиболее яркий, но, несомненно, подобная же связь имеется и между группами других цымлянских знаков. Таких, которые были бы единичны, сравнительно немного; большинство повторяется, осложненное прибавлением новых элементов.

Сопоставленный нами ряд знаков обнаруживает чрезвычайно длительный процесс их образования. В том виде, в каком некоторые из них предстают перед нами, с совершенной отчетливостью можно заметить, что они происходят не из основной формы непосредственно, а из видоизмененного уже сравнительно с протооригиналом знака. Их можно было бы разместить в виде нескольких рядов, выходящих из одного центра и в свою очередь разветвляющихся, причем, конечно, часть знаков, составляющих переход от одного к другому, пришлось бы реконструировать предположительно. Из этого можно заключить, что родственная связь, ясная благодаря общей основе [95] для всей этой труппы знаков, существовала между значительным количеством особых образований. Скорее всего такими образованиями были семьи, тесно спаянные в родовой союз, знак которого положен в основу знаков этих мелких подразделений рода. Конечно, такой вывод гипотетичен и известную долю вероятности приобретает лишь на основании сопоставления с характером тамг у современных народов. Как ни близки между собой родовые тамги у них, они все же значительнее отличаются одна от другой, чем знаки указанной цымлянской группы. Сходство отдельных знаков между собой внутри этой группы может быть сопоставлено лишь со сходством близко родственных семейных тамг.

Отсюда мы могли бы сделать вывод, что люди, изготовлявшие кирпичи для Саркела, вышли уже из стадии родового быта, что род распался на семьи, обладающие особым имуществом, для обозначения которого понадобились отличные для каждой семьи знаки. Но родовая связь этих семей еще настолько прочна, что, несмотря на значительное количество объединяемых семей и сравнительно дальнее, через ряд поколений, кровное родство между ними, в основе всех семейных знаков еще сохраняется одна и та же фигура, видимо являющаяся тамгой рода и, вместе с тем, знаком одной из семей — стержневой в роде.

Наиболее характерной особенностью цымлянских знаков является часто встречающаяся сложность их, заключающаяся в сопоставлении на одном кирпиче нескольких фигур, каждая из которых может явиться и иногда действительно встречается в виде самостоятельного знака. Не представляют ли такие начертания не один, а несколько знаков, поставленных на один и тот же кирпич рядом и обозначающих, что в изготовлении отмеченной ими партии кирпичей принимало участие несколько лиц? На рис. 39, 113, представлен сложный знак на кирпиче, состоящий из трех фигур. Кирпичи с точно таким же начертанием встречены трижды, и на всех не только отдельные фигуры, но и их композиционное сочетание совершенно одинаково. Также аналогичны и части сложного знака, изображенного на рис. 39, 98 при повторении его на другом кирпиче (рис. 39, 99). Знак рис. 39, 107, повторен в другой технике, путем процарапывания по обожженному кирпичу (рис. 39, 161, на рисунке представлен перевернутым по сравнению с 107). Возвращаясь к знаку 113, можно указать, что первая фигура его сходна с целым рядом знаков, образованных смыканием двух линий; вторая близко напоминает 112, отличаясь от нее лишь поворотом; третья сходна со знаком 152. Однако, в деталях все сопоставленные с частями рис. 39, 113, знаки отличаются от них, и потому это начертание трудно признать за составное, механически соединяющее три разнородных знака, тем более, что оно повторяется несколько раз в совершенно аналогичных формах. Знак 113 и подобные ему следует считать не случайными комбинациями различных знаков, а сложными особыми знаками. Подобный строй как раз и является наиболее резкой особенностью знаков на цымлянских кирпичах. [96]

Для отдельных знаков цымлянских кирпичей, особенно для простейших, тех, которые можно считать эпонимами, легко отыскать аналогии среди различных групп знаков собственности как бытовавших до недавнего времени и бытующих еще и теперь, так и среди знаков, известных по археологическим памятникам. В качестве наиболее яркого примера укажу свастику, встречающуюся с древнейших времен в различных местах и известную у ряда народов в качестве тамги.[199] Точно также и для других знаков могут быть подысканы сходные начертания как среди тамг, тавр, каменотесных знаков, так и среди обозначений алфавитов и систем письма. Знак в виде креста с кружком на верхнем конце, имеющийся на цымлянских кирпичах и в этом простейшем виде (рис. 39, 116) и в более сложном — с черточками, вертикально поднимающимися от концов поперечной линии креста, и с нижним концом его, под прямым углом загнутым в сторону (рис. 39, 117), встречается среди татарских знаков и в простейшем виде и в осложненном добавочными линиями и фигурами. В одном случае поперечная черта креста повторена, в другом к вертикальной линии сбоку приставлена фигура в виде буквы «г». Знак, имеющий в основе крест с кружком наверху, известен у турецких племен Сибири.[200] Отдельные, сходные с цымлянскими знаки можно найти и среди кавказских тавр.[201] Однако, строй их в целом, так же как и других групп знаков, бытующих до настоящего времени, существенно отличается от свойственного цымлянским начертаниям.

Отличия от цымлянских особенно заметны у тех групп знаков, которые служат преимущественно для обозначения скота (тавр). В связи со способом нанесения их на кожу животного при помощи раскаленных металлических штампов, среди тавр преобладают замкнутые, симметричные фигуры, состоящие главным образом из кривых линий, и вовсе отсутствуют знаки составные. В литературе не раз уже отмечалось сходство черкесских тавр с загадочными начертаниями, распространенными по Черноморскому побережью, относящимися, по-видимому, к первым векам н. э. Они имеются на ольвийских львах, на так наз. Гурьевском камне, на стене Керченской катакомбы, открытой в 1872 г., и на ряде других археологических памятников.[202] Отдельные знаки этого рода могут быть [97] сближены с цымлянскими, но в целом, так же как и кавказские тавры, они резко отличаются от них.

Ко времени первых веков н. э. относятся недавно найденные на городище в окрестностях электростанции в Краснодаре небольшие прямоугольные плитки с начертаниями, иногда покрывающими обе стороны.[203] Знаки на них нанесены или широкой линией по сырой еще глине, или процарапаны неровной чертой уже по обожженной поверхности. Среди известных мне знаков встречаются состоящие из нескольких параллельных черточек, прямого и косого креста, прямоугольника, спирали, круга и других геометрических фигур. Встречаются и более сложные начертания, например, в виде буквы «к» с длинной поперечной чертой, примыкающей к одному из концов; в виде вертикальной линии с поперечными чертами у концов, в виде овала, пересеченного вдоль прямой линией, и др. Изредка попадаются плитки с двумя фигурами, сопоставленными рядом. Особо надлежит отметить наличие плиток, снабженных расположенными рядами ямками, по большей части заполняющими всю поверхность. Но встречаются плитки и с несколькими ямками. Так, на одной плитке ямка поставлена в середине, на другой четыре ямки расположены по углам плитки, далее три ямки в ряд вдоль одной из сторон плитки и т. д. Встречаются ямки и в других комбинациях, и в частности, в сочетании с линиями, находясь на их концах или будучи сопоставлены с ними. На плитке, снабженной посредине кругом, ямка поставлена в центре его, на другой плитке, поверхность которой крестообразно пересечена двумя линиями, ямки расположены по углам плитки и т. д. Назначение краснодарских плиток неизвестно, равно как неизвестно и значение имеющихся на них начертаний. Детальное сопоставление последних с цымлянскими знаками необходимо отложить до большего накопления материала. В качестве предварительного замечания, однако, можно указать, что среди известных на плитках начертаний некоторые напоминают цымлянские, но подобного рода сходство может быть установлено по отношению к какой угодно группе знаков.

Знаки на надгробных памятниках и черепицах Фанагорийского городища,[204] на черепицах, найденных близ Ялты,[205] затем при раскопках Партенитской базилики[206] и в Херсонесском городище,[207] различающиеся между собой начертанием отдельных фигур, но [98] сходные по строю знаков в целом, относятся ко времени, близкому к дате построения Саркела. Некоторые из них сближаются с цымлянскими. Однако, в общем строе этих знаков нет той сложности, какая характерна для начертаний на цымлянских кирпичах.

В связи с проведенными выше сближениями Салтовских и Цымлянских городищ особое значение приобретает сравнение начертаний, обнаруженных на камнях из стен Маяцкого городища, со знаками на цымлянских кирпичах.[208] Здесь различаются три рода начертаний: изображения животных и людей, надписи и знаки. Судя по указаниям Макаренко, последние встречаются не только на лицевых сторонах каменных блоков, употребленных в кладку стены, но и на сторонах, примыкающих к другим камням, а, следовательно, недоступных после окончания постройки.[209] Следовательно, они могли быть нанесены только при изготовлении камней, при их обтеске или во время кладки стен и, так же как и начертания на цымлянских кирпичах, являются знаками мастеров. Значительное большинство знаков находится на лицевых сторонах камней, но в некоторых случаях ясно, что и здесь знаки нанесены до включения камня в кладку.[210] Количество знаков, особенно сохранившихся целиком, невелико, тем, не менее с достаточной определенностью можно заметить сходство некоторых из них с цымлянскими.[211] На маяцких камнях встречаются и сложные знаки, состоящие из нескольких сопоставленных друг с другом фигур.[212] Надписи, обнаруженные на камнях, находящихся в кладке стены, несомненно, сделаны уже после сооружения последней. Об этом свидетельствует, во-первых, надпись, вырезанная на двух смежных камнях, [213] во-вторых, расположение надписей на известной высоте от основания стены, удобной для выполнения их стоящему человеку.[214] Следует еще заметить, что надпись, найденная в стене in situ, была расположена на стороне, обращенной внутрь городища.[215] Фигуры, входящие в состав надписей, не имеют сколько-нибудь убедительных аналогий среди отдельных знаков на камнях того же городища, но зато среди знаков на цымлянских кирпичах встречаются начертания, близко повторяющие знаки маяцких надписей.[216] Делать на основании этого сходства какие-либо выводы относительно характера связи между начертаниями того и другого рода было бы преждевременно. Однако, нельзя не заметить, что известные уже из Юго-Восточной России загадочные [99]



Рис. 40. Рисунки на кирпичах Цымлянского городища.

надписи и несомненная возможность количественного увеличения их при дальнейших исследованиях открывают перспективы их дешифровки, в связи с чем, конечно, встанет вопрос и об отношении знаков письма к знакам собственности — тамгам.[217] Только при условии дешифровки несомненных надписей может быть решен вопрос о сложном составе знаков на цымлянских кирпичах, быть [100] может представляющих уже не только собственно тамги, а в какой-то части и надписи.



Рис. 41. Рисунки на камнях Маяцкого городища.

Еще более очевидно сходство изобразительных начертаний на камнях Маяцкого городища и на цымлянских кирпичах, С Цымлянского городища имеется несколько кирпичей с рисунками, представляющими животных и человека. Большинство из них начертано более или менее острым орудием по сырому кирпичу, и лишь один (рис. 40, 8) явно изготовлен после обжига. Кроме одного, изобразительное значение которого не совсем ясно (рис. 40, 3), остальные представляют вполне отчетливые отдельные изображения и даже сцены. Три раза нарисована лошадь в очень упрощенных схематизированных формах и один раз животное, напоминающее лань. На одном кирпиче представлен всадник, по-видимому, джигитующий на бегущей лошади, движение которой выражено, впрочем, только развевающимся хвостом, и на двух кирпичах имеются человеческие изображения. Первое из них представляет адорацию и сведено к изображению поднятых рук, с начерченной в виде полукруга между ними головой, от которой отходит вниз вертикальная черта; две горизонтальных линии под изображением и вертикальная линия с неполным кругом над ее концом, приходящимся над головою, — непонятного значения. Другое изображение более ясное, но, к сожалению, не вполне сохранилось, так как нижняя часть кирпича отбита. Очень схематически представлен человек, стоящий в фас. Туловище его покрыто елочкообразным узором, вероятно, обозначающим одежду, по сторонам головы, очерченной простым овалом, — два полукруга, возможно украшения. В левой руке, полусогнутой и отведенной в сторону — лук, правая, изображенная двумя линиями, [101] упирается в тамгообразную фигуру сбоку. Хотя описанные фигуры очень упрощены и схематизированы, все же некоторые черты их весьма близко напоминают рисунки на камнях Маяцкого городища. Изображения на последних не однородны — одни характеризуются большой выработанностью и точностью формы и большим количеством натуралистических деталей[218] (рис. 41, 42), другие схематизированы до полной утраты реальных признаков,[219] третьи занимают промежуточное место между ними.[220] И в отношении изобразительных начертаний Маяцкого городища можно заметить, что большинство из них было нанесено на камни тогда, когда они лежали уже в стене, т. е. рисунки оставались видимыми в течение долгого времени. Может быть этим обстоятельством следует объяснять большую тщательность в исполнении некоторых рисунков Маяцкого городища по сравнению с цымлянскими, во всем остальном близко сходными с ними.



Рис. 42. Рисунки на камнях Маяцкого городища.

Знаки на камнях известны и в других городищах салтовско-маяцкого типа. Бабенко упоминает о нахождении их на камнях Салтовского городища;[221] имеются сведения о нахождении знаков и надписей на камнях Ольшанского городища.[222] При исследовании этих и других городищ Салтовского типа можно рассчитывать па дальнейшие значительные открытая подобного рода памятников. [102] В ближайшую связь с изобразительными начертаниями Маяцкого городища необходимо также поставить рисунок лошади на плите, найденной в Кубанской области,[223] отличающийся теми же стилистическими признаками, теми же приемами схематизации, что и маяцкие и цымлянские изображения. Стиль их сближается с изображениями на каменных крестах и памятниках Северного Кавказа. Особенно следует отметить сходство в изображениях коней с вытянутыми туловищами и характерной стилизованной головой.[224]

Сходство цымлянских и маяцких начертаний, с одной стороны, и возможность отыскания аналогичных явлений на Кавказе, с другой, еще раз подтверждают те культурные связи, которые были отмечены на основании другого материала. Однако, количество возможных сопоставлений не исчерпывается приведенными выше. Особенно следует отметить начертания на камнях и кирпичах, найденных при раскопках Абобского городища в Болгарии,[225] причем знаки на этих кирпичах оказались нанесенными тем же приемом, что и на цымлянских кирпичах. Более того, целый ряд цымлянских знаков находит здесь ближайшие аналогии или очень сходные образцы. Особенно показательно почти полное повторение такого оригинального знака, как 139, хотя и не на кирпиче, а на камне из Абобского городища.[226] Конечно, Абобское городище представляет знаки и не встреченные в Цымлянском городище, равно как и в последнем городище имеются знаки, не похожие на абобские. Однако, близкое сходство между теми и другими знаками несомненно и не только в отношении начертания отдельных знаков, но и в общем построении их и в комбинации отдельных фигур в сложные знаки. Наряду со знаками в Абобском городище встречены и рисунки, представляющие, главным образом, животных, живо напоминающие соответствующие находки с Цымлянского и Маяцкого городищ.

В Болгарии известны и другие места с находками начертаний, сходных с абобскими. Они были встречены на камнях крепостной церкви в Червене и, что особенно замечательно, на скалах в Орешке. Автор публикации этого рода болгарских памятников В. Миков[227] последние две группы начертаний относит к тому же типу и к тому же времени, что и абобские. Вместе с тем он издает замечательнейшие скальные изображения из местности Карагуй. Сопоставляя их с первой группой изображений типа абобских, он замечает, что они отличаются, во-первых, большей реалистичностью и изобразительностью и, во-вторых, широкой и глубокой линией очертаний, и склоняется к предположению о более древнем происхождении этой [103] группы, восходящей к доисторическим временам, к эпохе бронзы. Однако вывод этот не оправдывается представленным материалом. Различия в технике изображений той и другой группы болгарских начертаний менее значительны, чем у разных рисунков Маяцкого городища, что же касается стиля, системы схематизации, то здесь нет сколько-нибудь заметных отличий между изображениями из Абоба и из Карагуя. Некоторой особенностью этих скальных начертаний можно считать только многочисленные фигуры, образованные ямками, расположенными в большем или меньшем порядке и иногда в сочетании с линиями. Ничего подобного неизвестно ни из Маяцкого, ни из Цымлянского городищ. Однако, на абобских кирпичах употребление ямок имеет место наряду с линейными начертаниями.[228] Фигуры из ямок отчасти напоминают имеющиеся на плитках из Краснодарского городища. Во всяком случае, нет серьезных оснований для отнесения карагуйских скальных изображений к эпохе, весьма отдаленной от времени других групп начертаний как Болгарии, так и изучаемых памятников юго-восточной области СССР. Среди скальных начертаний Карагуя имеется часть надписи со славянскими буквами, палеографически относящаяся к IX—XI вв. Миков замечает, что по начертанию она отличается от других изображений, хотя и не указывает, в чем именно выражаются эти отличия.

Болгарские скальные начертания, сходные с изображениями на строительных материалах (камнях и кирпичах) Абобского, Маяцкого и Цымлянского городищ, дают возможность рассматривать изображения на камнях и кирпичах последних городищ в кругу многочисленных изображений на скалах, распространенных во многих пунктах Европы, Азии, Африки, Австралии и Америки, древнейшие из которых восходят еще к эпохе палеолита. Значение этих скальных рисунков во всем объеме известных памятников далеко еще не ясно, тем более, что они не однородны ни стилистически, ни по составу изображений, ни по технике исполнения. Имеют ли разбираемые нами изображения магический смысл, тот же, что рисунки охотников эпохи палеолита, или их назначение иное? Состав изображений на Карагуйской скале, среди которых особенно заметное место занимает олень, как будто бы дает основания для решения вопроса в первом смысле. На строительном материале среди изображений преобладает конь. Если эти рисунки имеют магическое значение, то объект магического воздействия у строителей городов был иной, чем у людей, разрисовавших скалы. Во всяком случае, изобразительные начертания на камнях и кирпичах не были знаками-тамгами, так как некоторые из них сопровождаются последними.

Поверхность некоторых кирпичей Абобского городища покрыта орнаментальным узором, состоящим преимущественно из тех же мотивов, которые характерны для керамики, именно из врезанных [104] бороздок прямых или волнистых. Как объяснить перенесение привычных мотивов украшения керамики на кирпичи, вовсе в этих украшениях не нуждающиеся? Иначе говоря, был ли этот неизобразительный геометрический узор только украшением или еще сохранял свой магический смысл и в этом значении наносился не только на керамику, но и на другие предметы? Принимая во внимание наличие на кирпичах упомянутых уже ямок, издавна имевших жертвенно-культовое значение, приходится думать, что как изображения животных и людей, так и геометрические узоры наносились на кирпичах не по эстетическому капризу мастеров, воспользовавшихся подходящим материалом, а с религиозно-магической целью.

Среди изображений на кирпичах Цымлянского городища выделяется большая группа лабиринтов, в основном распадающихся на два вида; с крестообразным пересечением или с пустым четырехугольником в центре. Эти фигуры, неизвестные в Маяцком городище, но встречающиеся на камнях из Абоба-Плиска,[229] также не могут быть признаны ни знаками собственности, ни простым украшением. Изображения лабиринтов в самой разнообразной технике широко распространены и представлены памятниками разных эпох. Замечательное изображение лабиринта с двумя тамгообразными фигурами имеется на камне близ Махческа в Осетии.[230] Квадратный лабиринт встречен на облицовочном камне из Дагестана,[231] затем на чеченском каменном памятнике близ с. Турколи;[232] следует отметить также лабиринтообразные фигуры среди изображений, нанесенных красной краской на скале между Марджи и Аманкола, на речке Кишлюорла.[233] Некоторое сходство с цымлянскими имеют лабиринты на так наз. Труворовом камне в Изборской крепости и на камне, найденном в Бежецком уезде Тверской губ.[234] Количество аналогий из самых разнообразных областей можно было бы умножить. Однако, это не приблизило бы нас к уточнению значения цымлянских лабиринтов, надо полагать, имевших магический смысл и известное религиозное обоснование, уходящее корнями в древнейшие представления, отразившиеся в мифах.

До окончания специальной проработки проблем, связанных как с отдельными типами и группами, так и со всем кругом знаков и изображений на кирпичах Цымлянского городища, всякие заключения о значении и о происхождении их не могут быть ничем иным, кроме более или менее вероятных предварительных предположений. Одним из специальных вопросов дальнейшего изучения должно явиться отношение маяцко-цымлянских начертаний, с одной стороны, к изображениям Северного Кавказа и, с другой, к изображениям [106] Дунайской Болгарии. Констатируя сходство как скальных, так и находящихся на строительных материалах болгарских начертаний с донскими (маяцкими и цымлянскими), мы не можем пройти мимо вопроса об этническом составе населения той и другой области в эпоху бытования начертаний этого рода. При этом нельзя не учесть, во-первых, сходство некоторых других культурных элементов этих областей, например, наличие тут и там сосудов с внутренними ушками, и во-вторых, указаний древних авторов на родство болгар с хазарами и на местопребывание их до переселения на Дунай в окрестности Азовского моря.[235]

Нельзя не отметить также близость всего комплекса причерноморских средневековых изображений на кирпичах, камнях и скалах, как в юго-восточной части СССР, так и в Болгарии со скальными рисунками Алтая, особенно с охотничьими сценами Сулака, а надписей и отдельных знаков с обозначениями орхонского алфавита. Является ли эта близость конвергенцией независимого социально-экономического развития или обязана турецким привнесениям в культуру северного Причерноморья, а оттуда в Болгарию, связанным с скрещением туземного населения с ордами турецких завоевателей — вопрос, подлежащий специальному изучению.

Основные выводы, полученные в результате изучения материалов Цымлянских городищ, подтверждаются находками на других поселениях нижнего Дона. Наибольшее значение имеет материал с городища, находящегося близ ст. Аксайской возле Кобяковой балки. Здесь в течение ряда лет Северо-Кавказской экспедицией производились сборы подъемного материала и небольшие разведочные раскопки, обнаружившие наличие в городище культурного слоя, относящегося[236] к средним векам. Существенно отметить, что слой этот небольшой мощности далеко не покрывает всей площади городища, занятой в предшествующую эпоху его заселения — в первые века н. э., и пока раскопками локализуется на небольшом пространстве, на обращенном к Дону крае среднего из трех занятых городищем холмов, отделенных один от другого ложбинами древних балок. Раскопками здесь открыты части в целом пока не совсем понятных сооружений (рис. 45) из необтесанных кусков местного известняка. Обнаружена длинная широкая стена, вскрытая еще не на всем протяжении, в пределах раскопа поворачивающаяся под прямым углом. От нее сохранился нижний ряд кладки из больших неправильной формы камней, положенных в два ряда, середина между которыми заполнена камнями меньшей величины. Толщина стены не везде одинакова; в той части, где к ней примыкают какие-то неясные еще [106] поперечные стенки, она делается менее мощной. За этой стеной, вероятно оградой, которая, судя по характеру кладки, не могла быть высокой, ближе к Дону имеются остатки других каменных стенок, сохранившихся фрагментарно.

Исключением является лишь одно сооружение, почти вплотную примыкающее к большой стене возле ее поворота. Остатки этого сооружения с достаточной ясностью показывают, что это была четырехугольная постройка, ширина которой определяется одним сохранившимся углом и частями двух параллельных стенок. Однако, каменные кладки, по которым прослеживаются очертания этой постройки, не являются остатками ее стен, а были, по-видимому, наружной обкладкой их основания. Сами же стены, как показывают обнаруженные вдоль этих камней следы кольев, были сделаны из плетня, обмазанного глиной. Колья поставлены были в отношении друг к другу именно так, как это делается при сооружении плетня; значительный слой глины, расползшейся в стороны от стенки, является остатком ее обмазки. Пол этой постройки покрыт плотно утрамбованной глиной. Внутри ее в одном из углов сохранилось четырехугольное основание печи или очага. С двух наружных сторон оно обставлено вертикальными каменными плитами; две другие стороны примыкали к стенам постройки. Внутреннее пространство между камнями и стенами забито глиной, поверх которой оказались положенными плоские камни, а выше беспорядочная груда мелких камней, перемешанных с осколками керамики и кусками глины. Здесь же найдена шелуха зерен, но вовсе не встречено золы и углей, что, однако, не мешает рассматривать это сооружение как очаг.



Рис. 43. Амфора из Кобякова городища.

Керамика, найденная среди остатков этих сооружений, если откинуть керамику, явно попавшую сюда из нижележащих слоев и относящуюся к иному, значительно более раннему времени, очень однообразна. Здесь найдены, во-первых, фрагменты больших амфор с грушеобразным телом, низким горлом и с поднятыми над ним изгибами ручек, начинающихся у самого отверстия; поверхность [107] амфор покрыта частыми горизонтальными врезанными бороздками, а на ручках и боках часто встречаются знаки (рис. 43). Другая керамика представлена фрагментами горшков, сделанных на гончарном круге (рис. 44). По строению венчика они распадаются на несколько видов. Одни с прямым венчиком и округло изогнутыми выпуклыми боками, у других венчик отогнутый, с более или менее выраженной шейкой и загнутым наружу краем, изнутри подчеркнутым легким желобком по закраю сосуда. Орнаментированы горшки Кобякова городища линейным врезанным узором и некоторые нарезками по краю венчика. Волнистый узор исключительно однолинейный, причем встречается и широколинейная с мелкими изгибами волна и узколинейная. Интересны фрагменты прямогорлых горшков, украшенные горизонтально бороздчатым узором, а поверх его волной с большими изгибами, округлыми внизу и остроугольными вверху. Подобное сочетание волны и горизонтальных бороздок характерно для средневековой керамики Кубанских городищ и Тамани.



Рис. 44. Фрагменты керамики Кобякова городища.

Керамика Кобякова городища, в общем сходная со второй группой горшков, изготовленных на круге, из левобережного городища, все же имеет по сравнению с ней некоторые отличия: во-первых, по качеству теста она грубее, хотя сосуды обожжены в некоторых случаях почти докрасна, но обжиг их неровный, во-вторых, здесь преобладают горшки с высоким горлом, тогда как в Цымлянских городищах господствуют низкогорлые, и, в-третьих, обращает на себя внимание отмеченная уже особенность в орнаментации. Тем не менее, несомненно, что Кобяковская керамика, современная части керамики Цымлянских городищ, хотя и имеет некоторые локальные отличия, возникла на той же основе. [108]



Рис. 45. План Кобякова городища [вклейка после стр. 108]

В том же слое и в том же месте, где были открыты остатки построек и описанная керамика, при раскопках найдены глиняная просфорница (пинтадер) с изображением креста и с орнаментом[237] (рис. 46) и маленький четырехконечный каменный крестик с дырочкой в верхнем конце для подвешивания (рис. 47, 2). Обе эти находки свидетельствуют о христианской религии жителей поселения. Просфорницу Н. В. Малицкий датирует временем не ранее XI в.[238] Крестик, найденный возле большой стены, может относиться к несколько более ранней эпохе, хотя такие же распространены в русских древностях XI—XII вв.

Из других находок следует отметить несколько фрагментов стеклянных круглых браслетов, находимых вместе с русскими древностями XI—XII вв., и обломок маленькой стеклянной бусы.[239]



Рис. 46. Просфорницы глиняные.

Судя по керамике Кобякова городища в связи с теми выводами, которые получены при рассмотрении Цымлянских городищ, средневековый слой его, вскрытый раскопками, относится ко времени около XI в., т. е. синхроничен одному из периодов заселения Цымлянских городищ, тому, в отношении которого возможно допустить наличие русской колонизации нижнего Дона.[240] [109]

Таким образом, средневековое поселение на месте Кобякова городища не является непосредственным продолжением поселения более раннего времени, первых веков н. э., занимавшего значительную и густо заселенную площадь. Хорошо выраженная прослойка погребенной почвы, отделяющая средневековый слой от ниже лежащих, показывает, что между периодами его заселения в римское время и в средние века протекло довольно значительное время, когда это место не было обитаемо. Так как и на других поселениях Донской дельты не найдено ничего для заполнения хронологического промежутка между этими периодами их заселения, можно полагать, что соотношение между вещественными комплексами разных эпох, вскрытое раскопками Кобякова городища, в равной мере характерно и для других городищ Донской дельты. По-видимому, перерыв в заселении Донской дельты следует ставить в связь с падением Боспорского царства. Все известные в настоящее время в рассматриваемом районе поселения римского времени, очевидно, центром своим имевшие хорошо укрепленный второй Танаис, остатки которого сохранились в виде городища у станицы Недвиговской,[241] расположены вблизи его, недалеко от устья реки и отсутствуют дальше этого района в глубине страны.[242] Самым удаленным от моря из этих поселений является Кобяково городище. Упадок торгового пути в Азию и нашествие гуннов уничтожили экономическую основу существования Танаиса и селений в его округе, и, хотя Византии довольно скоро удалось укрепиться в Боспоре,[243] прежнего значения устье Дона не получило и жизнь на нем на долгое время замерла.[244]



Рис. 47. 1. Металлический крестик. Поселение у стан. Богаевской. 2. Каменный крестик. Кобяково городище. [110]

Средневековые поседения дельты Дона, исследованные к настоящему времени еще далеко недостаточно, кажутся только территориально связанными с некоторыми поселениями римского времени, располагаясь на тех же местах, что и они, на местах, наиболее выгодных для заселения и иногда в этом отношении использованных еще в эпоху бронзы. Число средневековых поселений, равно как и количество жителей в каждом из них, значительно уступают городищам, известным из римской эпохи. Однако, и в средние века при выборе места поселения в дельте Дона руководствовались теми же соображениями, что и в римское время, и также селились вдоль судоходного русла Дона. Характерно, что на местах римских поселений, находящихся вдоль Мертвого Донца, рукава реки, по-видимому, бывшего главным руслом в первые века н.э., в средние века не оказывается ни одного сколько-нибудь значительного поселения. Совершенно несудоходный в настоящее время, он, вероятно, обмелел еще до начала нового оживления района, уступив свое значение главного русла крайнему восточному рукаву, на берегу которого расположен современный Азов.

Этот город, выступающий важным торговым пунктом, наследником обоих Танаисов в эпоху итальянских колоний, несомненно был заселен раньше этого времени. Находка в Азове амфоры, аналогичной с амфорами, найденными в Кобяковом городище, а также ряда других аналогичных керамических фрагментов свидетельствует об одновременности существования Азова с Кобяковым городищем. К сожалению, судить об Азове, о времени его возникновения и процветания крайне трудно ввиду застроенности места древнего поселения и колоссальных разрушений древних остатков, связанных с неоднократным сооружением и разрушением мощных укреплений.[245] Основной подъемный материал, встречающийся здесь, относится к эпохе итальянских колоний и турецкого владычества, предметы более раннего времени не многочисленны.

Остальные поселения нижнего Дона, обследованные Сев.-Кавказской и Волго-Донской экспедициями, в основном примыкают или к типу степных поселений Цымлянского района или к типу средневекового Кобякова городища. Из числа первых наиболее замечательно поселение в окрестностях станицы Константиновской, на берегу старого протока Дона — Шеи. Здесь сравнительно высокий коренной левый берег постепенно понижается к слиянию старого протока с современным руслом реки и размывается в виде террасы вешней водой, смывающей верхний рыхлый слой почвы. На этой террасе, недалеко от устья протока, встречается в значительном [111] количестве керамика в мелких фрагментах, кости рыб и животных и другие предметы. По-видимому, они вымываются из почвенного слоя, в процессе образования которого культурный археологический слой, как таковой, исчез совершенно. На некотором расстоянии от этого места, выше по протоку, на песчаной отмели вдоль обрывистого высокого берега также встречаются в значительном количестве керамика и кости. Слой чернозема, перекрывающий лёссовый суглинок, видимый в обрезе берега напротив того места отмели, где встречается керамика, обладает большей мощностью, чем в других местах. Кроме того, здесь имеется ряд правильных по форме ям, углубляющихся в суглинок, заполненных также черноземом с прослойками золы. Над ямами на поверхности почвы заметны небольшие впадины того же вида, как и отмеченные в степных цымлянских поселениях. Судя по величине (4,5 м) и по характеру их заполнения, эти ямы возможно считать остатками жилищ-полуземлянок. Собранная по отмелям и вынутая из ям керамика совершенно аналогична с цымлянской типа степных поселений. Здесь также преобладают серые, сделанные на круге горшки с низким отогнутым венчиком, украшенные по стенкам горизонтальными бороздками и реже волной; встречаются фрагменты красноглиняных амфор с довольно высоким горлом, с ручками, расходящимися от него в стороны, амфор, по плечикам украшенных полосками из мелких бороздок; имеются также фрагменты черно-глиняных сосудов с шлифованными поверхностями или с орнаментом из блестящих вдавленных полосок.

На террасе возле устья протока встречена такая же керамика, но кроме нее найдено значительное количество фрагментов сосудов лепной техники и несколько черепков крашеной посуды типа верхнего культурного слоя Потайновского городища. Несмотря на незначительную величину собранных здесь фрагментов лепных сосудов, можно заметить их близкое сходство с цымлянскими соответствующей техники. Однако, среди форм горшков здесь преобладают типы с угловато отогнутым венчиком. В качестве украшения по краю встречены только нарезки, орнамент по стенкам очень редок: найден фрагмент с ногтевым узором, несколько фрагментов с пунктирным узором и несколько с поверхностью, покрытой штриховкой. Совершенно отсутствуют среди находок горшки с ручками и сосуды с внутренними ушками. Типологически лепную керамику этого поселения можно было бы поставить между туземными формами горшков римского времени в дельте Дона и формами Цымлянских горшков. Однако, сравнительно небольшое количество собранного материала и незначительная величина большинства фрагментов, не позволяющая с достаточной точностью реконструировать формы сосудов, не представляют возможности для надежных сопоставлений и выводов.

Выше упоминалось поселение в окрестности станицы Николаевской, замечательное тем, что наряду с керамикой, изготовленной на круге, там обнаружены фрагменты грубых больших лепных [112] сосудов с внутренними ушками. Кроме них, никаких других фрагментов лепной техники среди находок не оказалось. Поселение это находится на невысоком материковом берегу старого протока с правой стороны современного Дона, в урочище Сороковые. Обнаружено оно благодаря размыванию берега во время половодий. Находки вдоль подмываемого берега тянутся на значительном расстоянии, но в обрезе его никаких признаков особого, отличающегося от почвенного, слоя не заметно. Во время нашего посещения этого места никаких признаков древнего поселения на урочище, возвышающемся к середине поверхности, не обнаружено, может быть потому лишь, что оно занято пашней.

По условиям местоположения близко сходно с описанным поселение возле станицы Марьинской в местности Буг-Терны. На ровной поверхности обширной террасы также никаких следов поселения нет. На отмели же под невысоким обрывом подмываемого Доном берега встречается керамика типа степных Цымлянских городищ. Изучая обрез берега, можно заметить, что черепки сосудов и кости залегают в почвенном черноземном слое.

Необходимо еще отметить находки керамики этого же типа в окрестностях станицы Нижне-Кундрюченской по берегу озера Бурьяного, несомненно являющегося остатком прежнего русла Донца. Находки в этой местности связывают донские поселения рассматриваемой культуры с донецкими (особенно с открытыми Сибилевым в Изюмском округе), которые, кажется, как по характеру местоположения и внешним признакам, так и по составу находок не отличаются от описанных выше донских поселений.[246]

В Новочеркасском музее хранится амфора с плоским дном, с высоким горлом, оканчивающимся венчиком в виде выступающего наружу валика, с двумя плоскими ручками, расходящимися горизонтально от верхней части горла и затем закругленным перегибом падающими на широкие бока. Украшена она двумя поясками из мелких бороздок, опоясывающими горло под ручками, и тремя такими же поясками по плечикам на уровне основания ручек. Выше последних имеется еще поясок гребенчатого волнистого орнамента, а над ним на одной из сторон вырезана тамгообразная фигура. Происходит эта амфора из хут. Крымского в районе Кочетовской станицы. Имеются сведения, что там сохранилось древнее поселение. Осмотреть его нам не удалось. Упомянуть же его необходимо ввиду того, что описанная выше амфора многими чертами примыкает к амфорам типа степных городищ, хотя и не соответствует им полностью. Две таких же амфоры хранятся в Таганрогском музее. Происхождение их неизвестно.

Поселений с керамикою, сходною с найденной в средневековом слое Кобякова городища и равно и с цымлянскою того же типа, в промежутке между этими пунктами известно в настоящее время два: одно возле станицы Багаевской, другое в станице Раздорской. [113] Километрах в двух выше Багаевской станицы, в местности «Вертуганово» или Артугановское, издавна находили человеческие кости и черепки сосудов вдоль берега Дона, подмываемого водой. При посадке деревьев и при рытье ям в расположенных здесь садах местные жители натыкались на погребения. Сообщают, что костяки были обложены камнями и что в могилах были находимы горшки. Предание приписывает эти могилы черкесам.[247] При нашем осмотре оказалось, что невысокий левый берег реки Дона, отошедшей еще на памяти современных местных жителей немного в сторону от него, изрезан рядом ложбин с протоками или ручейками вдоль них. На двух образовавшихся таким образом островах вдоль берега Дона, по отмели встречаются в большом количестве фрагменты керамики и кости, в том числе и человеческие. В одном месте в обрыве берега было замечено полуразрушенное погребение, находящееся от поверхности почвы не белее чем на 0,7 м. Раскопка показала, что оставшаяся на месте нижняя часть скелета, положенного на спину в вытянутом положении и ориентированного на СВ, в соответствии с рассказами жителей обставлена по бокам небольшими камнями в один ряд. Поверх скелета также встречены мелкие камни. По словам местных жителей, особенно часто человеческие кости встречаются на следующей выше по реке возвышенности, занятой в настоящее время сплошь садами, отделенной ложбиной от той возвышенности, на которой нами было найдено погребение.

Вдоль обнаженного берега обеих этих возвышенностей, как было сказано, встречаются в значительном количестве фрагменты керамики. Преобладают части низкогорлых амфор с высокими поднимающимися над горлом ручками, найдены фрагменты сделанных на круге серых и красных горшков с прямым или отогнутым венчиком. У последних также как и у цымлянских горшков этого типа по закраю изнутри имеется желобок. Кроме того найдены: фрагмент горшка лепной техники, несколько обломков круглых стеклянных браслетов и металлический (бронзовый) нательный крестик (рис. 47, 1). Трудно сказать, какие из этих предметов являются остатками разрушенных погребений и какие происходят из культурного слоя поселения, несомненно занимавшего в свое время первую возвышенность, а равно невозможно без исследований могильника решить, современен он поселению или относится к другой эпохе. Среди находок на поселении имеются фрагменты поливной керамики и изразцов, относящихся, несомненно, к более позднему времени, чем предметы, указанные выше. Судя по сходству некоторых из них с находками в Азове, можно полагать, что в этом же месте существовало поселение и в эпоху итальянских колоний. Барбаро упоминает местность Возагаи, находившуюся по Дону выше Азова, где производилась ловля рыбы для итальянских предпринимателей.[248] [114]

В станице Раздорской древнее поселение находилось не на низком берегу, как бывали расположены почти все ранее упоминавшиеся нами поселения, а на высоком берегу, ограниченном со сторон глубокими крутыми балками. Поверхность его в настоящее время занята станичными постройками и, так же как и другие, это поселение обнаружено благодаря размыванию берега рекою. Вдоль высокого обрывистого берега найдены фрагменты амфор с высокими ручками и части прямогорлых горшков, таких же, как в левобережном Цымлянском и Кобяковом городищах. Поселение это имеет культурный слой, лежащий над лессом. К сожалению, почти на всем протяжении занятого древним поселением берега верхняя часть обрыва замусорена отбросами современного поселения, и древний культурный слой удается без раскопок проследить только в немногих обнаженных местах да в глыбах, в виде монолитов, отвалившихся от берега.

Почти у всех разобранных выше поселений не сохранилось никаких следов ограды или укрепления. Весьма вероятно, что они их не имели вовсе, хотя только немногие из них, как, например, Раздорское поселение, защищены естественными условиями местоположения. К числу редких на Дону укрепленных поселений, городищ в собственном смысле этого слова, относится находящееся близ станицы Семикорокорской на берегу реки Сал, недалеко от впадения ее в Дон (рис. 48). К сведениям, сообщенным о нем в Отчете экспедиции,[249] следует добавить, что при раскопках, произведенных здесь Сизовым, внутри валов обнаружена была кладка, состоящая из сырцового кирпича.[250] Собранный нами на поверхности городища материал состоит преимущественно из обломков полукруглой черепицы, скопление которой наблюдается во внутреннем квадратном укреплении, по форме и величине совершенно аналогичной с найденной в Абоба-Плиска в Болгарии.[251] Кажется, обломками такой же черепицы являются и некоторые керамические фрагменты правобережного Цымлянского городища. Впрочем, величина последних настолько незначительна, что судить о форме целых предметов можно лишь гадательно. Остальной материал с Семикорокорского городища незначителен как в качественном, так и в количественном отношениях и не представляет данных для убедительного определения его времени.

Загадочной особенностью Семикорокорского городища является кольцевой рал с рвом, находящимся внутри обведенного им пространства, расположенный вблизи основного квадратного укрепления, к северу от него. Подобный вал, но стоящий совершенно самостоятельно, без связи с каким бы то ни было укреплением или поселением, имеется в окрестностях станицы Мелеховской, примерно [115] километрах в 1 1/2 выше ее, на высоком берегу Дона, шагах в 600 от обрыва к реке. К сожалению, и здесь, кроме невыразительного черепка, не найдено ничего, чтобы помогло понять и датировать этого рода сооружения, напоминающие в увеличенном виде те канавы, которыми в настоящее время обводят стога, с целью сделать их недоступными для скота.



Рис. 48. Городище у ст. Семикорокорской.

Такой же кольцевой вал имеется на площади поселения возле устья реки Самбек на Азовском побережье.[252] Кажется, здесь существуют остатки укреплений в виде валов. В целом, следовательно, можно ожидать нечто подобное Семикорокорскому городищу.

Ввиду того, что площадь поселения во время нашего посещения была занята посевами кукурузы — не удалось произвести необходимых наблюдений над его поверхностью.[253] В противоположность остальным пунктам с кольцевыми сооружениями на Самбекском [116] поселении собран значительный материал в виде фрагментов керамики. Не касаясь группы фрагментов архаических сосудов (эпоха бронзы), остальные, относящиеся к средним векам, можно разделить на два, соответствующие ранее установленным, комплекса. Один, наиболее значительный количественно, состоит из фрагментов амфор с высокими ручками и изготовленных на круге горшков типов Кобякова городища. Сюда же относится фрагмент выпуклой крышки с невысоким бортиком внизу. Выпуклая верхняя поверхность ее украшена тремя концентрическими рядами однолинейного волнистого орнамента, а по бокам расположен ряд косых семечкообразных нарезок. Обломок темно-синего витого браслета, найденный здесь же, аналогичен с соответствующими находками в Кобяковом городище. Второй комплекс образуют фрагменты сосудов, сходных с найденными на поселении у Золотой косы. Сюда относятся сосуды с внутренними ушками, украшенные орнаментом по внутренней стороне отогнутого горла, фрагменты горшков с бороздчатым орнаментом и части высокогорлых, заканчивающихся венчиком амфор, украшенных по плечикам гребенчатым прямолинейным орнаментом. Небольшой фрагмент бронзового зеркала с выпуклым ободком и с узором на одной стороне, напоминающий зеркала, встреченные в Салтовском могильнике, вероятно, относится к этому же комплексу предметов Самбекского городища. К которому из этих комплексов относится кольцевое сооружение городища, а следовательно и другие, подобные ему памятники, перечисленные выше, с уверенностью решить нельзя. Однако, сопоставляя все количество имеющихся данных, можно думать, что вероятнее связывать их с керамическим комплексом типа Золотой косы, чем с каким-либо другим. Загадочным остается их назначение. Во всяком случае они не были укреплениями — об этом свидетельствует ров, находящийся внутри обведенного валом небольшого пространства.

Несомненно, что кроме обследованных экспедицией древних поселений, на нижнем Дону имеются и другие поселения. Указания на некоторые из них можно найти в местной археологической литературе. Возможно, что детальное изучение всех их, а также углубленные исследования путем раскопок наиболее интересных и важных из описанных выше, позволят с большей отчетливостью вскрыть те культурно-исторические процессы, которые развертывались на берегах Дона и значение которых никак нельзя замкнуть в пределы только этого географического района.

Особый интерес представляет появление значительного количества поселений в эпоху IX в. В первые века н. э. оседлое население локализовалось по Кубани и в дельте Дона. К IV в. большинство из поселений, в том числе все донские, прекращают свое существование. Около IX в. снова возникает ряд поселений на Дону и уже не только в дельте, но и по всему нижнему течению этой реки. Они свидетельствуют о происходившем в это время процессе оседания кочевого населения, по всей вероятности находившегося в [117] связи с новым углублением социально-экономической дифференциации и формированием Хазарского феодального государства. События конца IV в. разрушили сложившиеся в восточном Причерноморье к первым векам общественные образования. Понадобилось время, чтобы преодолеть разгром и выработать новые формы социально-экономического строя, отвечающие достигнутому уровню в развитии материального производства. Инвентарь и тип донских поселений очень близки, с одной стороны, с поселениями Северного Кавказа, в некоторых случаях сохранившими непосредственную преемственность с поселениями первых веков н. э., и, с другой стороны, с городищами салтовско-маяцкого типа, лишь немного ранее возникающими вдоль границы между степью и лесостепной полосой, как бы в виде форпостов Хазарского государства. К XI в. большая часть этих поселений на Дону, как и по границе с лесостепью, исчезает. Остающиеся и вновь возникшие в это время обнаруживают тесную связь с русской культурой. Но и их существование недолговечно. Ко второй половине XII в. Подонье опять становится достоянием кочевников и остается в их руках вплоть до казачьей колонизации. Попытка Руси удержать часть хазарского наследства окончилась неудачей.

[1] А. А. Миллер, Археологические работы Сев.-Кавк. эксп. ГАИМК в 1920—1927 гг., Сообщения ГАИМК, т. II, стр. 60 сл.

[2] OAK за 1890 г., стр. 40 сл. Раскопки В. Н. Ястребова.

[3] По сведениям Ознобошина, у местных жителей оно называлось «Черкесский город», Донск. Войск, ведомости, № 10, 1876 г.

[4] См. планы, приложенные к статьям Сизова (Труды VI Арх. съезда, т. IV) и Попова (Труды IX Арх. съезда, т. I).

[5] Места раскопок Сизова обозначены на плане, приложенном к его статье (Труды VI Арх. съезда, т. IV).

[6] Описание городища, находящегося Войска-Донского Ведомства 2 Донского начальства в юрту Цымлянской станицы, ДВВ, № 6, часть неофициальная, 1865 г., стр. 37.

[7] В. И. Сизов, Раскопки в двух городищах близ Цымлянской станицы на Дону, Труды VI Арх. съезда в Одессе, т. IV, Одесса, 1887 г.; Древности, Труды Моск. Арх. общества, т. X. 1886 г., протоколы, стр. 60; там же, т. XI, в. 1, протоколы, стр. 38.

[8] OAK за 1882—1888 гг., стр. CLXXVII; Дело Арх. ком. 15/1887.

[9] ДВВ, № 17, 1861 г., стр. 90, 91, «О хазарской крепости Саркел на Дону».

[10] Ряд разновременных описаний городища помещен в ДВВ, в газ. «Донской Вестник», в журн. «Дон», в газ. «Приазовский край» и др. Наиболее интересные из них, кроме уже указанных: Сухоруков, Записка о достопримечательностях в Донской области, ДВВ, № 34, 1863 г., стр. 197 сл.; Историческое описание Цымлянского городища, ДОВ, № 4, 1866 г.; Об археологических находках Цымлянской станицы. Описание городища и древностей, ДОВ, № 6, 1865 г. См. также Попов, Сведения о древних памятниках, находящихся в земле Войска Донского, «Харьковские губ. вед.», № 30; его же, Сведения о древних памятниках, Труды I Арх. съезда, стр. 169; его же, Где находилась хазарская крепость Саркел, Труды IX Арх. съезда, т. I, стр. 271.

[11] Дело Арх. ком. 15/1887, письмо Веселовского.

[12] Древности, т. X, протоколы, стр. 60.

[13] ДВВ, № 6, 1866 г.

[14] Отчет см. в газ. «Новости», № 106, от 16 апреля 1888 г.

[15] Кларк, Путешествие по России, изд. 1810 г.

[16] Имеются смутные сведения (Леонтьев, Пропилеи, т. IV, стр. 624; Чаусов, ДВВ, № 17, 1861 г.), что здесь же была найдена гранитная (?) колонна с генуэзской (?) надписью, которая долго хранилась в доме отца Мартынова. Впрочем, в записках самого Мартынова (Записки о древн. земли Войска Донского, «Дон», 1887 г., стр. 26), в которых о гранитной колонне упоминается, о надписи ничего не сказано.

[17] Wulff, Altchristliche und Byzantinische Kunst, т. I, Berlin, 1914 г., стр. 275.

[18] Толстой и Кондаков, Русские древности, в. 4, рис. 13.

[19] Находится в Истор. музее в Москве.

[20] Находится в Гос. Эрмитаже и в Истор. музее. Кондаков, Указатель отделения средних веков и эпохи возрождения, СПб., 1891 г., стр. 296.

[21] Boulitchov, Kourgans et gorodietz, табл. XXVIII, рис. 8; ИАК. в. 15, стр. 164, рис. 354.

[22] Boulitchov, ук. соч., рис. 4; ИАК, в. 15, стр. 154, рис. 357.

[23] Русские древности, b. V, рис. 92; ИАК, в. 15, стр. 141, рис. 187.

[24] Булычев, Раскопки по среднему течению р. Угры, стр. 56, рис. 34; табл. IV. рис. 9.

[25] Arne, La Suède et l’Orient, Upsala, 1914 г., рис. 329, 330. Arne полагает, что фабрикация этих яиц могла происходить в Киевщине и что они, как символ воскресения, связаны с христианским культом (стр. 216).

[26] OAK, 1891 г., стр. 10, рис. 8.

[27] Спицын, Владимирские курганы, ИАК, в. 15, стр. 149, рис. 274.

[28] Альбом к X т. Изв. Русск. Археолог. инст. в Константинополе, «Абоба-Плиска». табл. VII, рис. 9-12.

[29] Часть их издана Поповым, ук. соч., рис. 71. Описание см. Зверев, Христианские памятники на Дону. Труды X Арх. съезда, т. I, стр. 324, а также Памятная книжка Воронежской губ., 1894 г., стр. 197 сл.

[30] Ханенко, Древности русские. Кресты и образки, Киев, 1899 г., табл. VII, рис. 88/89, 90; Леопардов и Чернов, Сборник снимков с предметов древности, находящихся в Киеве в частных руках, Киев, 1890—1893 гг., в. 2, табл. 2, № 8; в. 3 и 4, табл. 4, № 9 и серия 2, в. 2, табл. 1, № 2; Петров, Альбом достопримеч. Церк. арх. музея, в. IV-V, табл. XVII, рис. 5, 6; Материалы по археологии Восточных губ., т. III, табл. 6, рис. 1-а, б.

[31] Доклад в ГАИМК.

[32] Н. Кондаков, Русские клады, т. I, стр. 43 сл.; J. Kvêt, Enkolpion mêtskêho musea v Louneeh, Niederliew Sbornik, 1925 г.

[33] Сухоруков, Записка о достопримечательностях в Донской обл., ДВВ, № 34, 1863 г.

[34] Газ. «Новости», № 106, 1888 г.

[35] Дело Арх. ком. 16/1887. Сообщение Веселовского.

[36] Труды VI Арх. съезда, т. IV.

[37] Материалы по археологии Кавказа, т. VIII, рис. 184, 199, 200; ИАК в 38 стр. 97, рис. 26, фиг. 7.

[38] Попов, Где находилась хазарская крепость Саркел, Труды IX Арх. съезда, т. I, стр. 279, примеч.

[39] Миллер, Археологические работы Сев.-Кав. эксп. ГАИМК в 1926—1927 гг., Сообщения ГАИМК, т. II. стр. 118 сл.; Попов, ук. соч., стр. 274, рис. 72.

[40] Попов, ук. соч., стр. 275, рис. 73; Миллер, ук. соч., стр. 117.

[41] Миллер, ук. соч., стр. 110; Сизов, Раскопки близ Цымлянской станицы на Дону. Труды VI Арх. съезда в Одессе, стр. 278; Попов, ук. соч., стр. 216, рис. 70.

[42] ДВВ, № 6, 1866 г., стр. 39.

[43] План Сацыперова, а также изданный Поповым (ук. соч., рис. 70), очень приблизительно передают общие очертания городища и расходятся в изображении внутренних членений его, хотя оба отмечают деление на три части. Наш глазомерный план также, конечно, далек от совершенной точности и не разрешает вопросов, касающихся устройства укрепления. Поэтому было бы желательно замечательное правобережное городище зафиксировать точным инструментальным планом, сделанным в связи с новыми тщательными наблюдениями над его устройством.

[44] Сизов, ук. соч.; Дело Арх. ком. 15/1887.

[45] Труды VII Арх. съезда, т. IV, стр. 240, № 66, табл. XXXV.

[46] Спицын, Предметы с выемчатой эмалью, Зап. Отд. русск. и слав. археол. Русск. Арх. общ., т. V, в. 1, СПб., 1903 г.; Н. Макаренко, Борзенськi емалi й старi емалi Украiни взагалi, Киив, 1927 г.

[47] С. Н. Замятнин, Археологические разведки в Алексеевской и Валуйском уездах, Воронеж, 1921 г.

[48] Миллер, ук. соч., стр. 111 сл., рис. 18, 19.

[49] Миллер, ук. соч., рис. 20, 21.

[50] МАК, т. VII.

[51] Р. Rau, Die Hügelgräber römischer Zeit an der unteren Wolga. Pokrovsk, 1927 г., рис. 67; H. Рыков, Сусловский курганный могильник, Саратов, 1925 г., рис. 65.

[52] Н. Рыков, ук. соч., рис. 88.

[53] Собрание Харьковск. Арх. музея; Макаренко, Отчет об археологических исследованиях в Харьковской и Воронежской губ. в 1905 г.; Донецкое городище, ИАК, в. 19, стр. 117 сл.; В. А. Городцев, Результаты исследований, произведенных научной экспедицией XII Арх. съезда, Донецкое городище, Труды XIII Арх. съезда, т. I, стр. 120.

[54] Н. Макаренко, Отчет об археологических исследованиях в Полтавской губ., ИАК, в. 22, стр. 55 сл.; ОАК за 1912 г., стр. 68-70; Н. Макаренко, Городище Монастырище, Киев, 1925 г. (оттиск из Наукового збiрника icтopiчнoi секцiи Укр. Акад. наук); Н. Макаренко, Орнаментацiя керамiчных виробiв в культурi городищ роменьского типу, Niederliw sbornik, 1926 г., стр. 323, табл. I, рис. 2-3: табл. II, рис. 19.

[55] Например, Городище Дуна, Собр. Арх. кабинета ЛГУ; Гендуне, Городище Дуня, СПб., 1903 г.

[56] Материалы из раскопок П. П. Ефименко (ГАИМК).

[57] Boulitchov, Kourgans et gorodietz, M., 1900 г., табл. XXIII, рис. 8.

[58] Сизов, Курганы Смоленской губ., Матер. по арх. России, № 28, рис. 76.

[59] Н. Макаренко, Орнам. керам. выробiв, стр. 338.

[60] Коллекция керамики в Воронежском музее, а также в ГАИМК (сборы С. Н. Замятина). Описание Маяцкого городища, см. в ИАК,в.43; Н.Макаренко, Археолог. исследования 1907—1909 гг.

[61] ОАК, 1906 г., стр. 83, рис. 98, 99; Собр. Воронежского музея; П. Ефименко, Раннеславянские поселения на среднем Дону, Сообщения ГАИМК, № 2, 1931 г.

[62] Собрание Харьковского Арх. музея; Городцев, Результат археологических исследований в Изюмском у. Харьк. губ., Труды XII Арх. съезда, т. I, стр. 211 сл.

[63] Собр. ГАИМК, Миллер, Сообщения ГАИМК, т. I, стр. 95.

[64] Собр. ГАИМК.

[65] М. А. Миллер, Керамика древних поселений Приазовья, Записки Сев.-Кав. Краевого общ. арх., ист. и этногр., кн. 1 (т. II), в. 3-4, Ростов-Дон, 1927—1928 гг., стр. 18 сл.

[66] Городище Рым-гора, сборы А. А. Иессена; Н. Макаренко, Арх. исслед. 1907—1909 гг., ИАК, в. 43, стр. 211 сл. Фрагмент сосуда с внутренними ушками имеется в Херсонском музее.

[67] Альбом к X т. Изв. Русск. Археолог, инст. в Константинополе, «Абоба-Плиска», табл. X, рис. 7.

[68] Коллекция в Харьковском Арх. музее.

[69] ОАК за 1894 ., стр. 20, рис. 15.

[70] Коллекция Новочеркасского музея. В числе находок на городище имеются типично салтовские сосуды с черною шлифованною поверхностью.

[71] Коллекция Воронежского музея.

[72] Коллекция Исторического музея, раскопки Бабенко.

[73] А. И. Малютин, Раскопки 1906 г. на Маяцком городище, ИАК, в. 29, стр. 153 сл.

[74] Там же; Н. Е. Макаренко, Арх. исслед. 1907—1909 гг., ИАК, в. 43; Ср. Макаренко, Отчет об арх. исслед. 1905 г., ИАК, в. 19, стр. 142, Салтовское городище; Бабенко, Памятники хоз. культ. на юге России, Труды XV Арх. съезда, т. I, стр. 468 сл. Каменный город.

[75] Коллекции ГАИМК и Воронежского музея.

[76] Сосуды с внутренними ушками встречаются редко. Можно указать лишь весьма, ограниченное количрство этого рода находок, притом и по времени и по территории отдаленных от рассматриваемых комплексов. А. Guébhard, L'anse funiculaire, 1913 г., т. 4, рис. 33-37, т. 27, рис. 2.

[77] Р. Riu, Die Hügergräber Römischer Zeit an der unteren Wolga, стр. 80.

[78] Покровский, Верхне-Салтовский могильник, Труды XII Арх. съезда, т. I, табл. XXIII, XXIV.

[79] ОАК, 1898 г., стр. 124 сл.

[80] МАК, т. VIII.

[81] Труды XII Арх. съезда, т. I, табл. XXIII, рис. 106, 107, 110, 111; Труды XIII Арх. съезда, т. I, табл. XIV, рис. 4, 6, 7.

[82] Труды XIII Арх. съезда, т. I, табл. XIV, рис. 10.

[83] Там же, табл. XIV, рис. 8; Труды XII Арх. съезда, т. I, табл. XXIII, рис. 106, 107, 110.

[84] Там же, табл. XXIII, рис. 107.

[85] Труды XII Арх. съезда, табл. XIV, рис. 8.

[86] МАК, т. VIII, табл. XXVIII, рис. 1, 2, 4, 13; табл. XXXV, рис. 9.

[87] Труды XII Арх. съезда, т. I, стр. 477.

[88] МАК, табл. XXXV, рис. 2; табл. CXXVIII. рис. 12.

[89] Труды XII Арх. съезда, табл. XXIV, рис. 119.

[90] Virchow, Zeitschrift für Ethnologie, 1869 г.

[91] Труды XII Арх. съезда, т. I, стр. 212.

[92] Погребение Зацарицынского района г. Сталинграда, Сообщения ГАИМК, № 34, 1932 г.

[93] В. Гольмстен, Керамика древних мест поселений Самарской луки, Бюллетень Общ. арх., ист. и этногр. при Самарском Гос. унив., 1925 г., т. IV, № 3, стр. 7; П. Н. Третьяков, Средневековые городища ЧАССР, Сообщения ГАИМК, 1932, № 5-6, стр. 99.

[94] Buschan, Germanen und Slaven, Münster, 1890.

[95] Much, über das Wellenornament, Verhandl. des Gongress d. deutsch. Gesellsch. in Berlin, 1880 г., стр. 74;Niederle, Bemekungen zu einigen Charakteristiken der altslawischen Gräbern, Mitt. der Anthr. Gesellsch. in Wien, т. XXIV, стр. 194.

[96] Нидерле, Человечество в доисторические времена, стр. 479.

[97] E. Majewski, Linia falista pozioma jako motiw zdobniczy w ceramiee przedhistorcznej, Swiatowit, т. V, 1904 г.; указ. на см. у Jelinek'a, Gräberstätten der liegenden Höcker, Mitt der Anth. Ges. in Wien, т. XIV, стр. 192; там же XX, стр. 146; т. XXIV, стр. 78, 79.

[98] Е. Majewski, ук. соч.

[99] ИАК, вып. 29.

[100] ОАК за 1889 г.

[101] Niederle, Manuel de l'antiquité slave, т. II, фиг. 86; W. Bartelt und K. Waase, Die Burgwälle des Kuppiner Kr ises, Mannus-Bibliothek, № 4. G. Krüger, Die Siedelung der Altslaven in Norddeutschland, Mannus-Bibl., № 22.

[102] Ch. Albrecht, Beitrag zur Kenntnis der slawischen Keramik auf Grund der Burgwallforschung im mittleren Saalegebiet, Mannus-Bibl., № 33.

[103] С. Sehuchardt, Arkona, Retha, Vineta, 1926 г.; Prähist. Zeitschrift., 1918 г., (Beilot); Nichrichten über deutsche Altertunmsfunde, 1901 г., 2 (Götze).

[104] C. Schuchardt, Slawische Scherben aus dem Jahre 810, Festschrift für Bezzenberger, 1921 г.

[105] K. Straus, Studien zur mittelalterlichen Keramik, Mannus-Bibl., № 30.

[106] Сизов, Курганы Смоленской губ., MAP, № 28, стр. 101 сл.

[107] Н. Макаренко, Орнам. керам. виробiв.

[108] Swiatowit, т. I, табл. VIII, № 9, 10, 13; т. V, стр. 21, рис. 9.

[109] J. Pě, Starožitnosti země česke, т. III, Cěchy za doby knižeci.

[110] Hampel, Altertümer des frühen Mittelalteres in Ungarn, Braunschweig, 1905. В восточной Венгрии горшки с волнистым орнаментом встречены в курганах IV—V вв. Hampel включает их в сарматскую группу. Имеющаяся в этой группе керамика, украшенная волнистым орнаментом, встречается, однако, в составе находок и в других группах его классификации.

[111] Н. Макаренко, Орнам. керам. виробiв, стр. 338.

[112] Там же, стр. 338.

[113] Спицын, Археология в темах начальной русской истории. Сборник статей по русской истории, посвящ. С. Ф. Платонову, СПб., 1922 г., стр. 10.

[114] А. А. Миллер, Краткий отчет о работах Сев.-Кавк. эксп. в 1924—1925 гг., Сообщения ГАИМК, т. I, стр. 97.

[115] А. В. Арциховский, Курганы вятичей, М., 1930 г., стр. 92, 93.

[116] Там же, стр. 93.

[117] Гаркави, Известия мус. пис. о слав. и русск., стр. 37, 38.

[118] Гаркави, ук. соч., стр. 76.

[119] Там же, стр. 49.

[120] Géographie d'Edrisi, пер. Тобера, ч. II, 332.

[121] Géographie d'Aboulfeda в пер. Reinand, т. I, стр. CCLXXII, 1848 г.; Гаркави, ук. соч., стр. 131.

[122] Вестберг. К анализу вост. источн. о Восточной Европе, ЖМНП, 1908 г., февраль, стр. 383.

[123] Гаркави, ук. соч., стр. 140.

[124] Грушевский, Киевская Русь, т. I, стр. 232.

[125] Гаркави, ук. соч., стр. 41-13.

[126] Там же, стр. 9, 12.

[127] Там же, стр. 15, 26, 32.

[128] Там же, стр. 49.

[129] Там же, стр. 85.

[130] Там же, стр. 104, 105 сл.

[131] ЖМНП, 1908 г., февраль, стр. 368 сл.

[132] Шахматов, Введ. в ист. русск. яз., т. II, 1916 г., стр. 46.

[133] Прокопий, Da hello gothico, т. IV, 4-5; Jordan, Got. M. G., т. V, I; Niederle, 81. Star., т. II, стр. 214.

[134] Шахматов, Введ. в ист. русск. яз., т. II, 1916 г., стр. 46.

[135] Гаркави, ук. соч., стр. 193 (Истахри), 220 (Ибн-Хаукаль), 276 (Аль-Балхи).

[136] Гаркави, ук. соч., стр. 5.

[137] Н. Розов, Народная техника гончарного производства Тверской губ. Тверь, 1926 г.

[138] Там же найдены кирпичи квадратной формы, круглый глиняный кувшин с двумя ручками, жернов, медная круглая гирька и др. предметы; см.«Спб. ведомости», № 283, 1895 г.; Арх. изв. и зам., в. III, стр. 373.

[139] Труды XV Арх. съезда, т. I, Бабенко, Пам. хоз. культ. Каменный город.

[140] Коллекции Историч. музея, Воронежского музея и ГАИМК.

[141] А. А. Миллер, Разведки на Черноморском побережьи Кавказа, ИАК, в. 33, стр. 89, рис. 19, фиг. 8.

[142] Там же, стр.. 94; Саханев, Раскопки на Сев. Кавказе в 1911—1912 гг., ИАК, т. 56, стр. 157 и 159.

[143] Рисунок амфоры, изданный в ИАК, не точен и неверно передает верхнюю часть ее.

[144] Бабенко, ук. соч.

[145] Харьковский Арх. музей, инв. № 682.

[146] Бабенко, ук. соч.

[147] Сообщения ГАИМК, т. II, стр. 110, рис. 17.

[148] МАК, т. II, табл. VI, рис. 4.

[149] Собрание Херсонесского музея.

[150] Собрание Исторического музея в Киеве; Ханенко, Древности Приднепровья,. т. V, табл. X, рис. 137; Хайновский, Раскопки великокняж. двора в Киеве, 1892 г., табл. XVII, рис. 69, 99,100; Альбом достоприм. Церк.-арх. музея Киевской духовной академии, в. IV—V, табл. XI, рис. 6.

[151] Миллер, Таманская экспедиция ГАИМК, Сообщения, 1931 г., № 1, стр. 26 сл.

[152] Сизов, Вост. побер. Черного моря, МАК, т. II, стр. 66, рис. 16.

[153] Саханев, ук. соч., стр. 206.

[154] А. Лявданский, Некоторые данные о городищах. Смоленской губ., Научн. изв. Смоленск. Гос. унив., т. III, в. 3, стр. 233, рис. 42.

[155] Фот. Шляпкина в собр. ГАИМК, № 101, 31.

[156] Штерн, Граффити на южнорусских сосудах, Зап. Одесского о-ва, т. XX, стр. 163 сл.

[157] Истор. музей в Киеве, № 9423.

[158] Истор. музей в Киеве, №№ 9423, 9424.

[159] Сообщения ГАИМК, т. I, стр. 103.

[160] А. Якубовский, Феодализм на Востоке. Столица Золотой орды Сарай-Берке, Л., 1932 г., стр. 41, рис. 13.

[161] Многими чертами эта керамика напоминает сосуды Северного Кавказа типа, найденного в склепе Тхаба-Ерды, МАК, т. I, табл. V.

[162] В числе последних имеется бронзовая проволочная фибула типа с подвязанной ножкой «mit umgeschlagenem Fuss», распространенная в позднеримское время (Калитянский, Фибулы южной России, Seminarium Kondakovianum, т. I; Almgren, Studien über nordeuropäische Fibelformen, Mannus-Bibl., 1923 г.). Она находится в собрании Новочеркасского музея, и документальных подтверждений ее происхождения с левобережного городища нет. Возможно, что фибула найдена не на левобережном городище, а где-нибудь в другом месте в районе станицы. В 1903 г. в балке Простильной, впадающей в р. Кумшачек недалеко от хут. Тимохина, найдены бронзовые наконечники стрел и бронзовый же амулет, в виде мужской фигурки человека, оканчивающейся вместо ног тремя узкими пластинками (находится в Новочеркасском музее, № 1586).

[163] Константин Порфирородный, «О фемах» и «о народах», пер. Г. Ласкина, М., 1899 г., стр. 150, приложения, стр. 223 и сл.; Theophan continuat, стр. 122. У последнего рассказ о миссии Петроны помещен перед сообщением о походе Феофила против сарацин, хронология которого по арабским источникам устанавливается совершенно точно — 837 г. А. Васильев, Византия и арабы, т. I, приложения, стр 141; Muralt, Essai de Chronographie byzantine, т. 1, стр. 416, датирует построение Саркела 833 г.; Кедрен указывает 834 г.; Василевский, О построении крепости Саркел, ЖМНП, октябрь. 1889 г.; В. Г. Василевский, Русско-виз. исслед., Труды Василевского, т. III, 1915 г., стр. CXIV; Вестберг, Записки Готского топарха; W. Tomaschik, Die Goten in Taurien, 1881 г., стр. 30; Marquart, Osteurop. und Ostasiat. Streifzüge, 1903, стр. 27, 195, 474, 492; В. С. Миллер, Осетинские этюды, т. III, стр. 66 и др. Наиболее расходится с общепринятой датировка Ф. И. Успенского (Византийские владения на берегу Черного моря к IX —X вв., Киевск. старина, т. XXV, 1889 г.; его же, Первые страницы русск. летописи и визант. перехожие сказания, 1914 г., стр. 22), который относит дату построения крепости Петроною к X в. Единственным последователем Успенского явился Ласкин (соч. Константина Багрянородного, М., 1899 г., стр. 224, 225).

[164] Хвольсон, Известия Ибн-Даста, стр. 27; Савельев (Мухамм. нумизм, стр. LXIII) и Гаркави (ук. соч., стр. 157) к Саркелу относят известие Масуди, рассказывающего, что при соединении рукава моря Найтас с хазарской рекой хазары постоянно содержали войско для удержания приходящих по морю русов и туркских кочевников половцев (узов), которые зимой, переходя по льду, делали набеги на области хазар. Иногда царь хазарский вынужден бывает являться на помощь своему укреплению (Гаркави, ук. соч., стр. 131; о том же см. D'Ousson, Les peuples du Caucase, стр. 117; Голубовский, Печенеги, торки и половцы, стр. 233). Но еще Григорьев в описании местоположения хазарского гарнизона правильно усмотрел указание на Тамань (ср. Вестберг, ЖМНП, февраль, 1908 г., стр. 383).

[165] Хвольсон отожествляет Саркел с упоминаемым арабскими писателями городом Бейда, имя которого по-арабски значит «Белая» (Изв. о слав, и русск. Ибн-Даста, СПб., 1869 г., стр. 45; его же, Восемнадцать евр. надгробных надписей из Крыма, 1866 г., стр. 34).

[166] Коковцев, Еврейско-хазарская переписка в Х в., Л., 1932 г., стр. 102.

[167] Лаврентьевская летоп., изд. 3, 1897 г., стр. 63, 965 г.

[168] Jaubert, Géographie d'Edrisi, т. II, стр. 404; Гаркави, ук. соч., стр. 218; Ибн-Хаукаль, стр. 262 (Аль-Мукаддеси); Вестберг, ЖМНП, март, стр. 3 сл.

[169] Дедиль, Байер и Данвиль место Саркела указывали на Донце, где нынешний Белгород: Карамзин (Ист. гос. Росс, т. I, прим. 87), Эверс (Крит. роз. о древ. русск. ист., стр. 180), Дорн (Каспий, карта № 1) — в месте сближения Дона с Волгой; Бутков (Оборона русск. летописи, стр. 283 сл.) при слиянии Донца с Доном; Василевский (ЖМНП, октябрь, 1889 г., стр. 271) в устье Дона, и, наконец, Врун (Черноморье, т. I, 1879 г., стр. 143) искал его на северном берегу Азовского моря, на Белосарайской косе; Маркварт (Streifzüge, Leipzig, 1903 г., стр. 1-3) отожествлял его с Итилем, а Проценко с Семендером.

[170] Труды IX Арх. съезда, т. I.

[171] Труды IX Арх. съезда, т. II, стр. 102, протоколы.

[172] Вестберг; ЖМНП, март, 1908 г., стр. 6; Готье, Железный век в Восточной Европе, Гиз, 1930 г., стр. 63 сл.

[173] Никоновская летоп., стр. 158-184; ПСРЛ, т. XI, СПб., 1897 г.

[174] О необитаемости края в XV в. см. Путешествие Амв. Контарини..., Библ. иностр. пис. о России, отд. I, т. I, стр. 102, 103.

[175] Ср. Попов, ук. соч., стр. 3, и Чаусов, ДВВ, № 17.

[176] Перечисляя татарские селения, мимо которых проплывали суда, автор описания добавляет: «От татар же никто же нас не обиде, точию воспросиша ны везде, мы же отвещахом; и они слышавше ничтоже нам пакости творяху и млеко нам даяху; и сице с миром в тишине плавахом».

[177] Герберштейн, Записки о Московии. Перев. Анонимова, СПб., 1866 г., стр. 103.

[178] Место этого перевоза приурочивают к ст. Константиновской, к так наз. Бабской переправе (Савельев, Где на Дону был древний город Ахаз, ДВВ, № 106, 1911 г.).

[179] Проценко (Труды предв. ком. к V Арх. съезду, т. I, стр. 401) считает, что в этом районе проходил «Золотный путь», ведший из Киевской Руси к нижней Волге. Позже, по-видимому, в этом же месте пересекал Дон «Ногайский шлях», проходивший с восточной стороны нижнего Дона к верховьям Чира, затем вновь переходивший через Дон близ устья Елани и далее шедший по направлению к Тамбову (см. Кудряшов, Русск. историч. атлас, Гиз, 1928 г., табл. VIII).

[180] Само собой разумеется, что приведенное этническое определение жителей поселка у перевоза не может считаться совершенно достоверным, так как словом «татарин» покрывается весьма сложный этнический комплекс населения юго-восточных степей. В преданиях донских казаков до недавнего времени жила память о «черкесах»; им приписывались и некоторые из нижнедонских городищ. Это наименование в устах донских казаков точно так же не заключало больше этнического содержания, чем слово «татарин» в описании путешествия Пимена.

[181] Изв. Академии наук по Отд. русск. яз. и слов., т. VI, 1886 г.

[182] Кулаковский, Прошлое Тавриды, 1914 г., стр. 50.

[183] Гаркави, ук. соч., стр. 129, 130.

[184] Там же, стр. 220; 230 каган Захария.

[185] Грушевский, Киевская Русь, т. I, стр. 234, прим. 1.

[186] Указание Густынской летописи, что они были хазары, имеет значение только в том смысле, что в представлении летописца Белая Вежа была идентична с городом, взятым Святославом; относительно же этнической принадлежности его в начале XII в. домыслы позднейшего летописца никакого значения не имеют.

[187] Арцыбашев, Повествование о России, т.1, кн. 1,прим. 147 к стр. 34; Брун, Черноморье, т. I, стр. 143: Проценко, О полезности для науки арх. обследования местности по р. Сал, Труды предвар. ком. к V Арх. съезду, М., 1882 г., т. I, стр. 392 сл. Арцыбашев под Саркелом понимает столицу хазар Итиль, Проценко — Семендер, название которого по-арабски значит «белый как жасмин город», и думает, что византийские инженеры были вызваны для построения укреплений столицы, а не пограничного города.

[188] Перечень их см. у Репникова, О древностях Тмутаракани, Труды инст. археологии и искусствознания, РАНИОН, т. IV, М., 1929 г., стр. 437.

[189] Город Белая Вежа у верховьев Остра, упоминаемый в поучении Владимира Мономаха и в нескольких местах летописи, известный в XVII в. в виде городища (Книга Больш. чертежа, стр. 86), название которого перенесено на существующую ныне там же немецкую колонию Белемешь, невидимому, основан переселенцами с Белой Вежи Донской (Голубовский, История Северской земли, К., 1881 г., стр. 8, 9).

[190] Н. Я. Марр, Иштарь, Яфетический сборник, т. V, 1926 г., стр. 135. Ср. ниже предложенное толкование слова Саркел — «хазарский» город — в статье «Чуваши на Волге», стр. 67, 71. По мнению Проценко (ук. соч., стр. 399), слово Саркел легко объясняется при помощи турецко-татарского и персидского языков и означает понятие, выражаемое словами: главная крепость, главный город.

[191] Н. Я. Марр, Чуваши-яфетиды на Волге, Чебоксары, 1926 г.

[192] Дело Арх. ком 15/1887.

[193] Ныне хранятся в ГАИМК.

[194] Петров, Альбом достоприм. церк.-арх. музея Киевск. духовн. акад., в. IV-V, табл. XI, рис. 1.

[195] Rziha, Studien über Steimnetz-Zeichen, Wien, 1883 г. Там же указана и литература.

[196] Большой материал собран в книге Homeyer'a, Die Haus- und Hofmarken, Berlin, 1870 г.

[197] Шифнер, Об этногр. важности знаков собств., Ученые зап. Акад. наук по 1 и 3 отд., т. III, СПб., 1885 г., стр. 601; Ефименко, Юридические знаки, ЖМНП, 1874 г., часть 175, стр. 53, и часть 176, стр. 271; Соловьев, О необходимости изучения знаков собственности, Труды V Арх. съезда; Соколов, О башкирских тамгах, Труды Оренб. Уч. арх. ком., т. XIII, 1904 г.; И. И. Мещанинов, Загадочные знаки Причерноморья, Изв. ГАИМК, в. 62, 1933 г.

[198] Аристов, Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов, Живая старина, СПб., 1894 г., в. 1-4.

[199] Потанин, Монголия, т. II, табл. XXVI; т. IV, табл. I, рис. 1; Майнов, Очерки юрид. быта мордвы, СПб., 1886г.; Ефименко, Юридич. знаки, рис. 245 и 325; см. также знаки на днищах горшков, Древности, т. I, заметки Гошкевича.

[200] Мелиоранский, Два серебр. сосуда с енисейск. надписями, Зап. Вост. отд. т. XIV.

[201] Тамги зап. кавказских горцев, Зап. Одесск. общ., т. XV; Броневский, Новейшие геогр. и истор. известия о Кавказе, часть II, М., 1823 г.; рисунки лошадиных тавр Сев. Кавказа, журнал «Охота» за 1877 г.; Караулов, Балкары на Кавказе, Изв. общ. арх., ист. и этногр. при Казанском унив., т. XXIII, № 2.

[202] Ростовцев, Антич. декор, живопись, стр. 298 сл.; Атлас, табл. XXXIII; ОАК за 1873 г.; Зап. Одесского общ., т. III, стр. 247, табл. VI; т. VIII, стр. 1; том IX, стр. 191 сл. и том XV, стр. 584 сл.; Извлечение из верподд. отчета, 1853 г.; Шкорпил, IIAK, вып. XXXVII, стр. 23 сл.; вып. X, стр. 112 сл.; Minns, Scyth. and Greeks, стр. 319; Ростовцев, Скифия и Боспор, стр.164; Лаппо-Данилевский, Скифские древности, т. 17, стр. 519 сл.; Ebert, Präh. Zeitschr., т. XI, стр. 191; Götze, Mannas, т. I, стр. 121; Мещанинов, Загадочные знаки Причерноморья, Изв. ГАИМК, в. 62, 1933 г.

[203] В среднем длина их 0,14 м, ширина 0,11 м, толщина 0,02 м. Захаров, Краснодарское городище, Записки Сев.-Кав. общ. арх., ист. и этногр., вып. 3-4.

[204] Люценко, Древнееврейские надгробные памятники, открытые в насыпях Фанагорийского городища, Труды III Международн. съезда ориенталистов, СПб., 1876 г. т. I. с 8 табл., стр. 573-580; там же, замеч. Григорьева, стр. 576.

[205] В. Миллер. Арх. разведки в Алуште и окрести, в 1886 г., Древности, т. XII, стр. 137.

[206] Репников, Партенитская базилика, рис. 61, 62.

[207] ОАК, 1895 г., стр. 91, рис. 231, 232.

[208] Макаренко, Арх. исследов. 1907—1909 гг., ИАК, в. 43; Милютин, Раскопки 1906 г. на Маяцком городище, ИАК, в. 29.

[209] Макаренко, ук. соч., стр. 16.

[210] Там же, стр. 20.

[211] Там же, напр. рис. 32, 33, 37, фиг. 2, 5, 12, 16; рис. 38, фиг. 1, 2, 3, 4, 5, 7, 8, 9, 10, 12 и др.

[212] Там же, рис. 12, 17, 38, фиг. 15.

[213] Там же, рис. 19, 21.

[214] Там же, рис. 21.

[215] Там же.

[216] Там же, рис. 23. Почти для всех знаков этой надписи имеются аналогии среди начертаний на цымлянских кирпичах.

[217] В Новочеркасском музее хранится баклажка с загадочной надписью из 16 знаков. Мартынов (Дон, 1887 г.) сообщает, что в Миусском округе в балке Писаной или Рисованой видны камни с изображениями на них церквей, домов, человека и ряда иных фантастических знаков. Редакция добавляет, что на доставленных с этих камней рисунках имеются начертания, среди которых, по-видимому, есть и буквы («Дон», за 1887 г., стр. 23). Следует вспомнить и камень близ Словенска на Донце с непонятными надписями (Макаренко, ук. соч., стр. 23), надпись на скале у ст. Усть-Быстрянской (Труды XII Арх. съезда, т. II, стр 579), а также надписи, зарисованные Струковым при входе в пещеру близ Рыльска и др. Знаки на Алекановской урне, которые пробовал читать Лециевский (Древности, т. XIX, в 2), равно как и на горшках Тверского музея (Древности, т. VII, в 1, стр. 194) имеют, кажется, несколько иной характер начертаний, сравнительно с маяцкими.

[218] Макаренко, ук. соч., рис. 28.

[219] Там же, рис. 30.

[220] Там же, рис. 28.

[221] Бабенко, ук. соч.

[222] С. Замятнин, Археологические разведки в Алекссевском и Валуйском уездах, Воронеж, 1921 г.

[223] ОАК, 1905 г., стр. 71, рис. 93.

[224] МАК, т. VII, табл. XXI, рис. 1; т. III, табл. XIII, XIV, XV.

[225] Материалы для болгарских древностей, Абоба-Плиска, Изв. Арх. инст. в Константинополе, т. X, София, 1905 г., стр. 250 сл., рис. 41; Альбом, табл. XLIX. LI, LIII, 2.

[226] Там же, Альбом, табл. XLIX, рис. 134а.

[227] В. Миков, Скални изображения от България, Изв. на Българские археол. институт, т. V, 1928—1929 гг., стр. 291.

[228] Альбом, табл. III, 1, 13.

[229] Альбом, табл. XXXIII, рис, 32, 39; табл. IX, рис. 66.

[230] Миллер, Кратк. отчет о работах Сев.-Кав. экспед. в 1923 г., Изв. ГАИМК, т. IV, стр. 42, рис. 26.

[231] Миллер, Древн. формы в мат. культ. совр. населения Дагестана, Материалы по этнографии, т. IV, в. 1, 1927 г., стр. 51.

[232] В. Миллер, Археолог. набл. в области чеченцев, МАК, т. I, стр. 33, рис. 48.

[233] МАК, т. IX, стр. 163.

[234] Жизневский, Западн. каменн. памяти., Древности, т. XIII, стр. 120 сл.

[235] Патканов, Из нового списка географии, приписываемой Моисею Хоренскому. ЖМНП, 1883 г., т. III; Procopii, De hello Got., IV. 5.18; Вестберг, К анализу вост. писателей о Восточной Европе, ЖМНП, 1908 г., февраль, стр. 386 сл.

[236] См. Отчеты экспедиции, Изв. ГАИМК, т. IV; Сообщения ГАИМК, тт. I и II.

[237] Миллер, Сообщения ГАИМК, т. I, стр. 118, рис. 22.

[238] Там же.

[239] При раскопках 1924—1925 гг., кроме упомянутой просфорницы, найдены: железный топор узкой формы, фрагменты браслетов и кусок янтаря (Сообщ. ГАИМК, т. I, стр. 118).

[240] В 1865 г. в поисках «какой-нибудь греческой колонии» на Кобяковом городище производил раскопки Тизенгаузен. По словам отчета, ни в одном из 20 пробных раскопов, сделанных в различных частях этого городища, он не нашел «никаких, хотя бы несколько интересных древностей». В одной из траншей, на глубине 1 арш. им были обнаружены три глиняных сосуда: два целых кувшина с ручками и орнаментом, относящихся к типу, обычному в Салтовском могильнике, и один раздавленный грубый горшок (Дело Арх. Ком. 7,1865, Архив ГАИМК; в деле имеются рисунки кувшинов). По всей вероятности эти сосуды составляли инвентарь погребения, к которому относятся и два найденных Тизенгаузеном «довольно замечательных черепа». Никаких других находок с Кобякова городища, относящихся к промежутку между IV—XI вв., неизвестно.

[241] Археологические исследования 1928 г. еще раз и достаточно документально подтвердили правильность идентификации древнего Танаиса с Елисаветовским городищем, а Танаиса второго с Недвиговским, вопреки мнению Ростовцева (Скифия и Боспор, стр. 629). Ср. Стемпковский в New Journ. Asiat., I, стр. 65; Леонтьев Пропилеи, т. IV, М., 1854 г.; Миллер, в ИАК, в. 36; он же, Изв. ГАИМК, т. IV, стр. 22-24; он же, Сообщения ГАИМК, т. II, стр. 79 сл.

[242] Клавдий Птолемей, кроме Танаиса, отмечает еще два населенных пункта по течению реки — Эксополис и Наварис. Возможно, что одно из этих имен, второе, обозначает поселение, бывшее на месте Кобякова городища.

[243] А. Васильев, Готы в Крыму, Изв. ГАИМК, т. V, стр. 180.

[244] Найденные при раскопках Недвиговского городища предметы, равно как и подобранные в разное время на поверхности, не дают основании предполагать, что на месте его было сколько-нибудь значительное поселение в послеримское время; некоторые находки относятся к позднему времени итальянских колоний и татарского владычества (Леонтьев, Пропилеи, т. IV, стр. 94 сл.), другие в виде небольшого количества керамики принадлежат к несколько более раннему периоду средних веков (Мат. Сев.-Кав. экспед., собр. ГАИМК). Брун (Черноморье, т. I, стр. 141) думает, что после гуннского нашествия город на месте Недвиговского городища был снова застроен и здесь именно ищет г. Аскала. Археологические данные не подтверждают этого предположения.

[245] Байер, Описание всех случаев, касающихся Азова, пер. Тауберта, СПб., 1782 г.

[246] Старовинности Iзюмщины, в. III, табл. XLVTI, XLVIII и др.

[247] Ср. ДОВ, № 72, 1877 г., Несколько слов о старине Багаевской станицы.

[248] Библиотека иностр. писателей о России, т. I, СПб., 1836 г.

[249] Сообщения ГАИМК, т. II, стр. 102 сл., рис. 15 — план. Описание городища см. также ДВВ, № 86, 1878 г., Семикорокорское городище и старина Семикорокорской станицы.

[250] Древности, т. X, стр. 60, протоколы.

[251] Альбом, табл. XLI, рис. 19.

[252] М. А. Миллер, Самбекское городище, Записки СКОАИЭ, кн. 1 (том III), в. 2; А. А. Миллер в Сообщениях ГАИМК, т. II, стр. 64 сл., рис. 1.

[253] В обрыве к реке Самбек под поселением сохранилась пещера, вырытая в лессе. В узкой западной стороне ее имеются две маленькие ниши, а в передней части по сторонам от входа остатки двух лежанок (Сообщения ГАИМК, т. II, рис. 2). Относится ли эта пещера к эпохе древнего поселения или представляет позднейшее погребальное сооружение типа старообрядческой усыпальницы начала XIX в., обнаруженной в Кобяковом городище (Сообщения ГАИМК, т. II, рис. 4-5, стр. 74 сл.), с уверенностью сказать нельзя, за отсутствием каких бы то ни было находок внутри нее.

***

Полные реквизиты статьи:

ГОСУДАРСТВЕННАЯ АКАДЕМИЯ
ИСТОРИИ МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ имени Н. Я. МАРРА
Институт истории феодального общества
Кафедра русского Феодализма

Известия Государственной Академии Истории Материальной Культур имени Н.Я. Марра, выпуск 131

М. И. Артамонов
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ НА НИЖНЕМ ДОНУ
по материалам Северо-Кавказской экспедиции

ОГИЗ, Государственное социально-экономическое издательство, Ленинградское отделение, 1935 год.Тираж 1500
Прямая ссылка на статью в Интернете: http://annals.xlegio.ru/hazar/iaimk131/iaimk131.htm